На выставке Мунк представил также семнадцать гравюр и рисунков, однако они не привлекли внимания публики, так что заработать на них практически ничего не удалось. Как ни стремился он к финансовой независимости, жить продажей картин пока не представлялось возможным – Мунк по-прежнему зависел от меценатов. В апреле его навестил граф Кесслер, и Мунк написал его портрет. «Мунк живет теперь в двухместном номере в отеле на Миттельштрассе, правда, как он сам мне рассказал, все его вещи заложены», – сообщает граф. Через два дня он получает возможность убедиться, что на самом деле заложено еще не все, – в то время, как он сидит у Мунка, появляется «решительная продавщица» и уносит мольберт! Во время этих сеансов Кесслер подмечает одну деталь, на которую обращали внимание все, с кого Мунк когда-либо писал портрет: художник либо сам все время говорит, либо дает выговориться модели. Это несколько удивило графа, он-то полагал, что работа над портретом требует максимальной концентрации. Для себя он объясняет поведение Мунка желанием увидеть различные выражения лица модели, чтобы точнее определить характерные для нее черты.
За два с половиной года, прошедшие после сенсационного появления Мунка в Берлине, его положение особо не улучшилось. Конечно, за это время он завязал немало дружеских связей, а также установил контакты с одним-двумя состоятельными меценатами, но это не могло обеспечить ему признание. Официальная критика по-прежнему была к нему беспощадна, а финансовое положение, мягко говоря, довольно непрочным. Художника манил Париж, где живут просвещенные ценители искусства, способные воспринять самые разные художественные стили. Да и парижские художники были совсем другими людьми. Поневоле бросается в глаза, что в Берлине Мунк общался в основном с писателями. Только среди них он мог быть в курсе прогрессивных веяний и набираться новых идей. Что же до берлинских художников-авангардистов, то Мунк, пожалуй, был единственным их представителем. Даже такой прогрессивный деятель искусства, как Макс Либерман, возглавивший оппозицию Объединению художников, отказывался признать за Мунком талант и говаривал: «Мунку следовало бы стать сапожником».
Но как бы то ни было, в столице германской империи Мунка хорошо знали. А в столице Французской республики ему пришлось бы начинать все сначала, да и конкуренция там была пожестче. Хотя Мунк конечно же помнил все время, что другим скандинавским художникам – Таулову и шведу Андерсу Цорну – удалось покорить Париж. Их имена были хорошо известны французам. Да и о Мунке в Париже слышали: в феврале в одном журнале, видимо под влиянием книжки Пшибышевского, появилась посвященная ему статья. А еще Париж, этот славный город художественных традиций, мог похвастаться лучшими литографическими мастерскими в мире.
Кейт и Тупси, Андреас и Лаура
Неизвестно, были Мунк и Дагни Юль близки или нет, но ясно одно – женщинам Мунк нравился. Этому можно найти довольно простое объяснение – он был красивым мужчиной, высоким, стройным, с правильными чертами лица. А когда хотел, умел и рассмешить, и блеснуть остроумием. Он выработал особую манеру общения – разговаривал отрывисто, в самый неожиданный момент высказывая парадоксальные, а подчас исключительно меткие суждения. Одна поклонница так описала его манеру беседы:
[Мунк] совершенно непостижимым образом перескакивал с одного предмета разговора на другой, на первый взгляд не имеющий никакой связи с предшествующим. На самом деле все его рассуждения обладали глубоким смыслом и логической взаимосвязью, но надо было все время стараться не упустить ход его мыслей. Он всегда был неразговорчив, но немногими словами умудрялся сказать больше, чем иные говоруны.
Опыт общения с противоположным полом сделал Мунка сдержанным и немного замкнутым, что придавало ему ореол загадочности и еще больше интриговало его собеседниц. К тому же он был художником, он умел увидеть женщину и заставить других увидеть ее.
Летом 1894 года, перед выставкой в Стокгольме, Хельге Бекстрём навестил Мунка в Кристиании, о чем и отчитывается в письме жене Рагнхиль: «Мунк увивается сразу за целой стайкой молоденьких художниц (одна из них – сестра скрипача Йебе), в надежде кого-нибудь подцепить…»
Марте Каролине Йебе, которую все звали Тупси, тем летом было 23 года. За два года до этого она обучалась живописи у Хейердала, на время вырвавшись из-под строгой опеки своего семейства, а главное, отца – военного врача. Тогда Мунк с ней и познакомился; он произвел на Тупси довольно сильное впечатление, но сближения между ними не случилось. Когда же спустя два года они вновь встретились в Париже, любовь не заставила себя долго ждать.
В Берлине же Мунка можно было встретить не только в компании друзей из «Поросенка», но и в обществе трех молоденьких американок. Портрет одной из них, Кейт Кроули, принадлежит к числу первых графических опытов Мунка и датируется осенью 1894 года. Кейт приехала в Европу учиться музыке и вовсю наслаждалась обретенной свободой. «Если бы отец увидел, сколько пива я выпиваю зараз, он бы тотчас вытребовал меня домой», – пишет она в письме. Эта четверка частенько устраивала веселые пирушки, причем Мунк, как самый старший, был назначен «папой», приносившим своим «дочерям» в кармане бутылочку вина или коньяка, а иногда они все вместе встречались в «Поросенке».
Сохранилось несколько писем и открыток от Кейт, тон которых позволяет предположить и что-то более серьезное. Она частенько навещает Мунка, хотя «дамочки снизу, наверное, уже давно истрепали себе языки [по этому поводу]». Отношения между ними складывались непросто. Вечером накануне нового, 1894 года Кейт заглянула к Мунку, а когда вернулась к себе в пансионат, была не в настроении участвовать в празднестве, – что-то очень важное произошло между ними. Ее всегда мучают угрызения совести, когда она приходит от Мунка, но каждый раз, по прошествии времени, она опять идет к нему. Как и всех знакомых Мунка на протяжении всей его жизни, ее беспокоит состояние здоровья художника: «Надеюсь, ты уже поправляешься, но прошу тебя, не выходи на улицу – сейчас холодно, и тебе наверняка станет хуже…»
Когда Мунк весной 1895 года покинул Берлин, его общение с Кейт и другими претендентками на его сердце (если таковые были) прервалось; все свелось к редким письмам. Когда же он в конце концов добрался до Парижа – а случилось это весной 1896 года, – то там его поджидала старая знакомая Тупси Йебе. Они проводили довольно много времени вместе. Судя по письмам молодой художницы, веселые деньки в Сен-Клу запали ей в душу.
На основании этих писем складываются образы живой, непосредственной и немного настырной молодой женщины и сдержанно ведущего себя Мунка, который постоянно что-то обещает и всегда нарушает свои обещания. Эту черту его поведения с женщинами мы встретим и в дальнейшем.
Но вот Тупси пришлось уехать домой. В июне 1896 года она, к своему огромному недовольству, вынужденно вернулась к семье в Тронхейм. Хотя ей уже 25, она не вольна в своих поступках: «Я не мужчина и не обладаю свободной волей». В это время Мунк находится в Париже, но обещает в течение лета приехать в Норвегию. И Тупси начинает строить планы, как она приедет в Осгорстранн и увидится там с Мунком: «Не бери ничего с собой, уж художественные принадлежности и пару носков я тебе одолжу». Она боится только встретить там своего старого учителя Хейердала. В городе ходят слухи, что он собирается развестись с женой, чтобы жениться на Тупси!
