Мунк объяснил Ибсену эту картину так: женщина в темных одеждах – это монашка, тень женщины. Обнаженная в центре – женщина, жаждущая жизни, а та, что в белом и смотрит на море, – это женщина мечтающая и тоскующая. Мужчина, стоящий рядом с этой сложной загадкой, страдает, он не в силах ее понять.
Позднее Мунк утверждал, что под влиянием этой картины у Ибсена возник замысел пьесы «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», написанной в 1899 году. Он считал, что в истории «Воскресения», скульптурного творения главного героя пьесы Арнольда Рубека, преломляется идея серии картин, связанных между собой общим мотивом. Кроме того, три героини пьесы – Ирена, Майя и сиделка-монахиня – как раз и воплощают три ипостаси женщины с картины Мунка.
Очень долго Ибсен стоял и перед «Меланхолией», разглядывая лицо сломленного Яппе. А покидая выставку, посоветовал Мунку не обращать внимания на отрицательные отзывы: «Вот что я вам скажу – и это справедливо в отношении нас обоих: чем больше у вас будет врагов, тем больше вы приобретете друзей».
Картина «Созревание» тоже наделала шуму. На ней обнаженная девочка робко сидит на краешке постели, скрестив руки и обхватив ими колени, как будто пытаясь защититься от собственной пробуждающейся сексуальности. То, что речь идет о темных, опасных для человека силах, подчеркивается непропорционально большой бесформенной тенью на стене, которая, кажется, оторвалась от хозяйки и живет своей жизнью. Есть свидетельства, будто картина произвела впечатление даже более скандальное, нежели предполагал художник. Много лет спустя Эрик Вереншёлл рассказал следующую историю:
По ногам девочки на картине «Созревание» сверху вниз шли красные пятна, которые все, и я в том числе, приняли за кровь. Я как раз находился на выставке, когда в зал вошел Мунк. Я сказал ему, что он зашел слишком далеко, что на эти пятна крови противно смотреть. «Пятна крови?! – воскликнул в ужасе Мунк. – У меня и в мыслях не было рисовать кровь!» Так что это оказалась просто такая манера письма. «Я переделаю», – сказал Мунк. «Теперь придется подождать до завершения выставки, – ответил я, – люди уже все видели и подумают, что ты просто-напросто идешь на поводу у публики». Впоследствии он действительно переделал картину.
В общем и целом выставка оказалась весьма успешной для Мунка. Она пользовалась исключительным вниманием публики, да и критика не была сплошь негативной. Удалось также кое-что продать, в основном графические работы. Даже Национальная галерея приобрела одну картину – «Автопортрет с папиросой». Характерно, что одну из работ купило консервативное Общество поклонников искусства Кристиании, чтобы разыграть ее в лотерею между своими членами. Это случилось в первый и последний раз, что лишний раз свидетельствует о том, насколько велик был во время выставки ажиотаж вокруг имени Мунка. Правда, картина, купленная Обществом поклонников искусства Кристиании, ничем примечательным не выделялась – это обычный портрет красивой немки. Тем не менее 300 крон оказались совсем не лишними для Мунка.
В ноябре «феномен Мунка» обсуждался на заседании Норвежского студенческого общества. Главным докладчиком был Обстфеллер. Он начал свой рассказ об искусстве Мунка «немного неуверенно, запинаясь, все время прерываемый смехом аудитории», но постепенно заговорил со все большей решительностью. Он говорил о цветовой гамме Мунка, о присущем ему чувстве мистического, позволяющем увидеть тайну во всем, куда падает взор, – в деревьях, береговой линии, женских волосах, изгибающихся телах; немало было сказано также о религиозном смысле «Мадонны» и о способности художника проникать в суть эмоционально напряженных моментов жизни человека.
Главным противником Обстфеллера в последовавшей за докладом дискуссии был двадцатишестилетний студент медицины Юхан Шарффенберг, круглый отличник и человек исключительно одаренный, позднее, на протяжении своей долгой жизни, завоевавший славу самого бесстрашного и остроумного участника всех общественно важных дискуссий Норвегии. Однако взгляды Юхана Шарффенберга на искусство были на удивление косными. Он утверждал, что искусство, в отличие от науки, должно ориентироваться на среднего человека и быть ему понятным. При этом он прилюдно высказал сомнения в психическом здоровье Мунка: «Уже по его “Автопортрету” можно понять, что мы имеем дело с не вполне нормальным человеком. А если создатель ненормален, это бросает тень на все его творчество». К слову сказать, через несколько лет Шарффенберг станет директором психиатрической больницы.
Руководитель собрания выразил протест против подобных формулировок, однако слово было произнесено. Скорее всего, Мунк лично присутствовал на том собрании, потому что он не раз вспоминал о высказывании Шарффенберга, которое так никогда ему и не простил.
Всем оппонентам Обстфеллер отвечал спокойно и уверенно. На протяжении дискуссии часто повторялось выражение «пламенный поклонник»; впервые оно прозвучало в одной из пафосных речей в защиту Мунка, но затем было издевательски подхвачено оппозицией. Обстфеллер тоже употребил его в своем выступлении, заметив, что и национальный идол Хенрик Ибсен является «пламенным поклонником» Мунка; при этом, похоже, он опирался на утверждения самого художника. Как бы то ни было, Обстфеллеру удалось склонить аудиторию на свою сторону, и под оглушительные аплодисменты заседание завершилось здравицей в честь поэта.
Ажиотаж, поднятый вокруг Мунка в столице, не прошел незамеченным и в провинции. «Общество поклонников искусства» Бергена, за три года до этого не нашедшее возможности организовать выставку Мунка, тут же поспешило пригласить его к себе. Эта выставка, состоявшаяся в ноябре-декабре, стала первой норвежской выставкой Мунка за пределами Кристиании. Ставангер тоже проявил интерес, так что и туда было отправлено несколько картин, выставленных уже в январе, – впрочем, они встретили довольно прохладный прием. Возможно, из-за этих выставок художник не уехал осенью за границу. Это значит, что он был в Кристиании, когда умер Андреас.
Врач из Вестеролена так и не добрался до берегов Южной Америки. В начале зимы единственный брат Эдварда Мунка тяжело заболел. У него началось воспаление легких – опять эти легкие! 15 декабря 1895 года Андреас Мунк скончался. Ему не исполнилось и 31 года.
В это время Юханна была на восьмом месяце беременности. Ее немедленно перевезли на юг, в Лиллехаммер, где жили ее родители. Здесь же в феврале она родила дочь. Через несколько лет Юханна с ребенком переселились жить к родственникам в Руседал в Хардангере. Там и выросла племянница Мунка, единственная близкая родственница художника во втором поколении. Она получила имя Андреа – в честь отца, которого ей не довелось увидеть.
Вся семья была потрясена смертью самого, казалось бы, жизнеспособного из детей Мунков. Рождество прошло в печали. Следующим летом тетя Карен написала, что она часто думает, как тяжело пришлось Эдварду прошедшей зимой, и никто из семьи не мог помочь ему – скорее наоборот.
Пер Гюнт в Париже
Мунку невыносимо было постоянно находиться со своей скорбящей семьей, и в конце концов он решил уехать. Повод нашелся – за границей существовала возможность регулярно добывать хоть какие-то деньги, тогда как финансовые источники, которые подпитывали его в Кристиании, почти иссякли; ситуация и впрямь требовала решительных действий. Мунк возлагал надежды на своих состоятельных берлинских друзей. Первым вызвался помочь немецкий переводчик Юлиус Элиас – он предполагал собрать для него 600–800 марок, которые Мунк постепенно должен был вернуть картинами. Мунк пишет ему, интересуется, как обстоит дело с этой «благотворительной акцией», и не забывает передать привет от Ибсена. А деньги ему нужны позарез:
