Новая квартира Мунков была тесновата – особенно если исходить из общих представлений о том, как должен жить военный врач. Одну из комнат разделили пополам шторой, и в одной ее половине устроили докторский кабинет, а в другой – спальню для Кристиана и мальчиков. В кабинете стоял громадный шкаф, диван и небольшой стол. Частная практика доктора отнюдь не процветала. Не то чтобы разношерстное население восточной части города не нуждалось в медицинской помощи, однако люди здесь жили бедно и не торопились воспользоваться услугами врача.
По натуре доктор Мунк был человеком беспокойным. Когда он приезжал домой со службы, старшим детям разрешалось встречать его на перроне, но в письмах он всегда просил их обещать ему, что они проявят предельную осторожность и будут держаться подальше от поезда. Его душевное состояние едва ли делало его пригодным к профессии врача. Дома постоянно повторялась одна и та же сцена: после ухода больного отец начинал метаться по комнатам, заламывал руки, рвал на себе волосы и кричал, что он никуда не годный врач. В такие минуты он был уверен, что поставил неправильный диагноз. К тому же Кристиан все больше и больше погружался в религию. Один из родственников Мунков описывает доктора как «стройного, элегантного нервного старика, страдавшего приступами благочестивого раскаяния и наполнявшего своими страхами весь дом. Резкие смены настроения, от нежности до гнева, мало подходили для воспитания детей».
Однако было бы несправедливо говорить, что отец семейства Мунков только и делал, что отравлял жизнь детей постоянным смятением, чрезмерным благочестием и муками совести. По вечерам семья собиралась вокруг него для популярного в те времена в буржуазных семьях развлечения – чтения вслух. Он читал саги, исторические очерки или романы. Особенно любили Диккенса. К тому же Кристиан Мунк любил и умел рассказывать. «Мой отец обладал богатой фантазией и был превосходным рассказчиком; его истории увлекали и завораживали нас».
Другим семейным развлечением, не вызывавшим у благочестивого отца угрызений совести, была карточная игра, в которой вместо обычных «греховных» карт пользовались особыми карточками с картинками. Дети с удовольствием играли на орехи или сладости.
В тесной квартирке в Грюнерлёкка подрастала маленькая барышня Софи, любившая прогулки по городским улицам в компании подруг, и Эдвард зачастую сопровождал юных дам:
Моя сестра была старше меня на год. А у нее были подруги. А у подруг – прелестные зонтики и очаровательные платья. Они неспешно прогуливались по улицам, останавливались на перекрестках…
Сестра была в убогом фиолетовом платьице – местами выгоревшем на солнце… Как-то сестра с подругами собралась на прогулку в парк Грефсеносен – среди подруг была и Эмма
[6].
Они пригласили меня с собой, но мне было ужасно стыдно показываться на улице с «девчонками». Я решился на это буквально в последнюю минуту.
Всю дорогу я старался держаться от «нее» подальше – шел чуть позади.
Было жарко, дамы раскрыли зонтики, красные и белые. Сестра тоже раскрыла свой старый черный зонтик с бахромой – когда-то давно ручка сломалась, и ее надставили.
Потом Софи пришлось отказаться от прогулок с подругами. Ей часто нездоровилось. По одной из более поздних записей, летом 1877 года она вместе с другими детьми сопровождала отца на учениях в Гардемуэне, но все время там провела в постели. «Солнечный летний денек. Мы ворвались в комнату – а с нами пропитанный запахом солнца теплый ветер и аромат цветов. Притихшая, она лежала в постели, а по ее щеке катилась слеза». Через несколько дней ей стало лучше. Она смогла пойти с отцом в лазарет и так радовалась найденной по дороге землянике! Потом настала пора возвращаться в Кристианию. Перед поездкой ее хорошенько закутали в одеяло.
Дома, на улице Торвальда Мейера, старшая сестра продолжала прихварывать.
В тесном внутреннем дворике дома 48 грязно и пыльно. А во дворе соседнего дома – маленький скверик. Там мы и присели на скамейке у забора. Она склонила голову мне на плечо. Волосы у висков были похожи на увядшие травинки. Пробор стал таким широким. Дыхание – таким тяжелым, а кожа – такой бледной и прозрачной. Мы сидели молча. А что нам еще оставалось? Мы ведь всегда были немного застенчивы друг с другом.
Софи все болела. В сентябре ей исполнилось пятнадцать, и приблизительно в то же время семья снова переехала, на этот раз по адресу Фоссвейен
[7], 7, еще ближе к реке Акерсэльве. Позже Эдвард жаловался, что дом был не достроен, из всех щелей тянуло, особенно когда с реки дул холодный ветер. Как бы то ни было, лучше Софи после переезда не стало. Она все время лежала в постели, и ее мучили жуткие приступы кашля. После самых сильных приступов на платке оставались следы крови.
У нее был туберкулез, унесший жизнь ее матери. Но если Лаура жила с болезнью довольно долго и произвела на свет пятерых детей, то Софи угасла в считаные недели – болезнь быстро прогрессировала; это обычно называют скоротечной чахоткой. И Кристиан Мунк ничего тут поделать не мог: «Отец все ходил взад-вперед по комнате – день за днем – молитвенно сложив руки».
Одним поздним вечером отец будит сыновей: Эдварда, которому через месяц будет четырнадцать, и Андреаса, которому около двенадцати. Софи просит, чтобы ее перенесли с кровати в кресло. Неизвестно, присутствовали ли при этом дочери Мунка, как на картине «Комната умирающего», но одно нам известно наверняка: в этой комнате в кресле тихо отходит в мир иной их старшая сестра Юханне Софие. Это произошло вечером 9 ноября 1877 года.
Годы учений и мечтаний
Сохранился акварельный набросок 1877 года, отражающий мрачное настроение Эдварда во время болезни и сразу после смерти сестры. На картине изображен монах
[8] в келье: прочная дверь крепко закрыта, на стене – большой крест, в глубине комнаты – книжный шкаф. При свете стеариновой свечи он сидит за грубо сработанным столом и читает толстую книгу. На столе лежат череп и кости, которые напоминают о том, что смерть всегда рядом (заодно это говорит о том, что юный Эдвард видел традиционные изображения св. Иеронима). Монах углубился в свои штудии, а под столом лежат котомка и посох.
После очередного жестокого удара судьбы жизнь семьи снова пошла своим чередом. Наступает зима. Эдвард часто катается на коньках – это развлечение было весьма популярно в тогдашней Кристиании. Умирает снегирь Софи. В феврале отмечают день рождения Ингер, и в гости приезжает одна из многочисленных теток.
Постепенно Кристиан Мунк собирается с силами и берется за решение непростой задачи: устройство дальнейшей судьбы Эдварда. Надо же мальчику наконец определиться с будущим образованием, несмотря на то что здоровье не позволяет ему регулярно посещать школу. Прежде всего, надо систематизировать домашнее обучение. На это мобилизуют и родственников. Решено, что один из кузенов, Эдвард Ролл, два раза в неделю будет заниматься с юным Мунком математикой, а после урока оставаться на обед. Остальные предметы будет преподавать отец, хотя из-за постоянных приступов головной боли ему нелегко систематически выполнять обязанности учителя: «Сегодня папа не смог выслушать мои уроки из-за мигрени», – записывает Эдвард в своем дневнике.
