В принципе, если говорить просто, реальная стоимость картин Мунка равнялась сумме, которую был готов заплатить покупатель. Чтобы Мунк мог заложить картины, кто-то должен был поручиться за их стоимость. Причем кто-то с безупречной репутацией. Мунк не стал мелочиться и обратился к самому знаменитому из живущих тогда норвежцев.
Фритьоф Нансен и сам слыл неплохим рисовальщиком, у него было много друзей среди художников. И ему определенно нравились картины Мунка – путешественник как-то приобрел его поэтический пейзаж из Осгорстранна «Звездная ночь».
На складе аукциониста Людвига Ванга находилось 20 картин Мунка, и художнику удалось заручиться гарантией Нансена, что их общая ценность составляет по меньшей мере 1200 крон. Мунк получил деньги, но под весьма рискованным условием: если сумма долга не будет своевременно возвращена, картины продадут с торгов.
В качестве второго поручителя выступил Улав Скоу, подтвердивший, что «Крик» стоит 600 крон. Это помогло одолжить еще денег в «Кристиания фолкебанк»
[59].
В октябре Мунк прибыл в Берлин и остановился в отеле «Янсон», где весной 1899 года он жил с Туллой во время их первого, сравнительно счастливого путешествия. Он раздумывал, не перебраться ли ему в Париж, и обратился за советом к Мейеру-Грефе. Тот был только рад вновь увидеться с Мунком, но напоминал о парижской дороговизне: «Ты же знаешь, какие тут цены».
Так что Мунк остался в Берлине и снял на Лютцовштрассе мастерскую, обставленную по последнему слову техники: «Лучше мастерской не придумать – здесь есть даже газ для освещения и приготовления еды». И тут случилось то, о чем говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Произошел взрыв на корабле «Король Альф», на котором везли в Норвегию картины с выставок в Вене и Мюнхене, в том числе и мунковскую «На берегу». Картина была застрахована на сумму в 2000 марок (примерно 1800 крон). Правда, принадлежала она Улафу Скоу, одолжившему ее для выставки, но тому были нужны не деньги, а новая картина. И он послал Мунку всю сумму страховки в качестве платы за работу. Таким образом, финансовые дела Мунка внезапно существенно поправились.
Почести в Берлине, насмешки в Бергене
«Мои парижские и берлинские друзья в основном разъехались кто куда. Так что я должен начинать все сначала… Я снял великолепную мастерскую, рабочее настроение отличное», – пишет Мунк Андреасу Ауберту. Одной из причин хорошего рабочего настроения наверняка было то, что Тулла находилась на безопасном расстоянии.
Да и не все старые друзья разъехались. Граф Кесслер жил в Берлине и возобновил общение с Мунком. Возможно, именно благодаря графу и его весьма разветвленной сети знакомств Мунк и встретился с Альбертом Кольманом.
Этот в высшей степени необычный человек, прозванный Мунком Мефистофелем, вскоре стал неофициальным, но очень активным и напористым агентом Мунка в Германии. Агентом в прямом смысле слова – во все свои бесконечные деловые поездки он брал с собой папку с оттисками гравюр Мунка и показывал их всем, кто мог бы ими заинтересоваться. Не без оснований Мунк утверждал позднее, что именно Кольману обязан своим успехом.
Альберт Кольман был на целое поколение старше Мунка, в 1902 году ему исполнилось 65 лет. Он сам когда-то мечтал стать художником, но судьбе было угодно сделать его коммерсантом. А потом он вдруг получил небольшое наследство. Семьи у него не было, так что он мог полностью посвятить себя искусству и второму своему хобби – мистицизму и спиритизму. Сам Кольман верил, что может обойтись без освещения в темноте, при помощи одного только голубоватого свечения, что исходит от его рук.
Точная дата их первой встречи неизвестна. Но зимой 1901/02 года Мунк нарисовал портрет Кольмана. На картине изображен почтенный пожилой господин с козлиной бородкой, шею его обрамляет высокий воротничок, он смотрит на нас твердым взглядом, на губах играет скептическая улыбка человека, который всякого навидался в жизни, так что на него не так-то легко произвести впечатление. Видимо, Кольману понравились и портрет, и художник, потому что, когда один из его состоятельных и увлекающихся искусством знакомых появился в Берлине, он повел его с собой в мастерскую Мунка.
Этим знакомым оказался доктор Макс Линде из Любека. Таким образом, благодаря Кольману состоялось знакомство, которому было суждено растянуться на 40 лет и оказать серьезное влияние на жизнь обоих – и художника, и доктора. Но начиналось все почти по-деловому. Доктор Линде увидел «Девушек на мосту» и буквально заболел картиной. К сожалению, купить ее он не мог, так как Мунк уже пообещал эту картину Улафу Скоу. Тогда Линде приобрел более раннюю картину «Плодородие». На ней на фоне плодоносящих полей изображен мужчина, отдыхающий под деревом, и женщина, несущая ему корзину с фруктами. В общем, своего рода вариация сюжета «Адама и Евы». Линде, не торгуясь, уплатил за картину 1000 марок.
Показательно, какими словами Мунк сообщает об этой сделке тете Карен (одновременно высылая 100 крон): «Похоже на то, что я потихоньку прихожу в себя после того удара по моим финансам, что нанесла мне эта требовательная дама». Очевидно, что он напрочь забыл о больших денежных суммах, полученных им от Туллы за время их бурных отношений, и считает только нанесенные убытки. Ведь это она виновата в том, что он не мог работать.
Нервы Мунка все еще не пришли в порядок. Из Норвегии были доставлены его вещи, включая доски для ксилографий. Нескольких досок не хватало – по крайней мере, так показалось Мунку, который не замедлил обвинить в пропаже небрежность транспортировщика. Мунк принялся бомбардировать Нёррегора открытками с требованиями подать в суд для возмещения убытков. За один-единственный день 3 февраля 1902 года адвокат получил не менее семи открыток. Что еще хуже, художник решил привлечь к «делу» прессу. По мнению же транспортировщика, эти доски как стояли, так и продолжают стоять в Осгорстранне. Он обещает отплатить Мунку той же монетой: «Теперь наша очередь подать на вас в суд за все ваши измышления». Нёррегор не без иронии увещевает Мунка: доказать, что доски выпали где-то по дороге, невозможно, ведь никаких квитанций на груз у Мунка, само собой, нет:
Ужасно, что и говорить. Но и сделать тут что-либо невероятно трудно. Так что я рекомендую призвать все свое христианское терпение и постараться не терять самообладания. Твою обильную корреспонденцию я сохраняю для случая, если она тебе когда-нибудь потребуется.
Это далеко не последний раз, когда Мунку покажется, что с ним обошлись несправедливо. К сожалению, в этих случаях он весьма редко следует разумным советам Нёррегора относительно христианского терпения и самообладания.
С признанием со стороны берлинских коллег дела Мунка обстояли на удивление хорошо. Ведущие художники Сецессиона настойчиво приглашали его принять участие в их весенней выставке. Макс Либерман, не так давно именовавший Мунка «сапожником», судя по всему, в корне переменил свое мнение и теперь предложил выделить норвежскому художнику целый зал для размещения цикла, получившего название «Фриз жизни». Кроме того, некоторые картины Мунка были вывешены отдельно, и в результате он стал доминировать на выставке. Если другие художники были представлены двумя-тремя картинами, редко пятью-шестью, то картин Мунка было целых 28.
