Та воля, что работает незаметно, что управляет механизмами бессознательного, – она заставляет кровь струиться по жилам. Может быть, она взбунтовалась? Может быть, другая воля почувствовала, что выхода нет, что если все будет так же, как раньше, – то это Смерть для меня… что я больше так не могу…
Это объяснение звучит в каком-то смысле более героически, нежели то, что он «всего-навсего» хотел спасти Туллу. По Мунку выходит, что в нем взбунтовался художник, чья «воля» не вынесла ежедневного соприкосновения с чужой волей, мешающей жить и творить. А ради защиты своих прав отчаявшаяся воля художника способна зайти очень далеко – вплоть до того, чтобы причинить телу художника непоправимый ущерб. Поневоле вспоминается подвиг отчаяния другого художника – легендарное отрезание собственного уха Ван Гогом; это случилось в Арле за тринадцать лет до ранения Мунка.
Следующее, что помнит Мунк, – это как Тулла вытирала кровь с пола; затем он полностью пришел в себя и велел послать за врачом.
Пришел доктор Гримсгор и перевязал руку. Он сразу понял, что рана серьезна. На следующий день Мунк, превозмогая острую боль, отправился в Кристианию, в больницу Риксхоспиталет. В истории болезни произошедшее с ним описывается весьма сдержанно:
Вчера вечером пац.[иент] дома случайно спустил курок револьвера. Пуля попала в средний палец левой руки.
Общ. [ее] сост.[ояние]: пуля попала в сустав среднего пальца левой руки со стороны большого пальца и задела безымянный палец. В выходном отверстии видны выступающие осколки кости.
Что бы ни послужило причиной «выстрела в Осгорстранне», он оказал воздействие – и не только на левую руку Мунка. Тулла Ларсен отправилась за доктором Гримсгором и… не вернулась. Она попросту исчезла из жизни Мунка. На протяжении четырех лет она отказывалась понимать его намеки, но выстрел, похоже, расставил все по своим местам. Однако Мунку пришлось заплатить за это высокую цену.
Сначала его руку исследовали при помощи последнего достижения научной мысли той поры – рентгена, который наверняка вызвал бы его любопытство, не будь боль столь нестерпимой. История болезни грешит неточностями, но, как бы то ни было, на снимке ясно видно, что остатки разорвавшейся пули засели в среднем пальце. Револьвер, видимо, – и к счастью – был заряжен пулями 22-го калибра
[63] со слабой ударной силой.
Поэтому палец удалось спасти. Врачи Риксхоспиталет провели операцию уже на следующий день, 13 сентября. Мунк отказался от наркоза хлороформом – возможно, из опасений, что не выдержит сердце. Во всяком случае, перед операцией его подробно расспросили о прежних приступах суставного ревматизма и прослушали сердце на предмет шумов. Он получил только местный наркоз – ему сделали инъекцию кокаина в раненый палец. После этого из раны извлекли девять небольших осколков кости.
Через два дня после операции Мунка навестил его юный родственник Людвиг Равенсберг, который в своем дневнике в качестве объяснения трагедии ограничился замечанием «случайный выстрел». К сожалению, в это время Равенсберга куда больше занимали отношения со своей возлюбленной, и пальцу Мунка он посвятил всего одну строчку.
Только через пять дней врачи решились наложить на раненый палец шину и зафиксировали его одной повязкой с безымянным пальцем. Боль была так сильна, что Мунк не спал ночами.
22 сентября, после десяти дней, проведенных в больнице, художника выписали. Согласно истории болезни, пациент «пошел на поправку». Выписка, вероятно, объяснялась еще и тем, что Мунк стремился поскорее покинуть больницу – через два дня открывалась выставка у Блумквиста, а его всегда волновало, как именно развесят картины, – он хотел присутствовать при этом лично.
Мунк поселился у своих родных в Нурстранне и какое-то время восстанавливал силы. В больнице он чувствовал себя спокойно, можно даже сказать, испытывал облегчение оттого, что истории с Туллой пришел конец. Но после выписки настроение его ухудшилось. Раненая рука все время напоминала о случившемся. Он ходил с повязкой, страдал от болей и плохо спал.
Тулла тоже была в Кристиании. Судя по всему, она очень быстро оправилась от шока, пережитого в Осгорстранне. В дневнике Мунк упоминает, что довольно часто встречал ее – и неизменно с мужчиной.
Этот мужчина тоже художник. Он из Бергена, зовут его Арне Кавли
[64]. Ему двадцать четыре года – то есть он на пятнадцать лет младше Мунка и на девять лет младше Туллы. Он только что получил государственную стипендию и собирался в Париж.
В последующие годы разумом Мунка всецело завладеет навязчивая идея о существовании против него заговора, который привел к событиям, ставшим, в свою очередь, причиной выстрела в Осгорстранне. Основным доказательством заговора, по мнению Мунка, было то, что Тулла познакомилась с Арне Кавли задолго до, как теперь он был точно уверен, инсценировки самоубийства и последующей поездки в Осгорстранн. Отчасти Мунка можно понять. Отношения этой парочки развиваются на удивление быстро – особенно если принять во внимание душевные страдания, которые, надо полагать, должна была испытывать Тулла после разрыва с Мунком. Однако все происходит так, будто Мунка в ее жизни никогда не существовало. Во второй половине ноября, то есть два с лишним месяца спустя после ранения Мунка, Сигурд Бёдткер с женой отправляются в Париж. Вместе с ними едут Арне Кавли и Тулла Ларсен.
Выставка у Блумквиста проходила довольно странно. Вначале посетителей было мало, да и газеты на сей раз решили обойти художника своим вниманием. Но вот через неделю после открытия «Афтенпостен» напечатала издевательское анонимное письмо: «Это не искусство. Это просто мазня. Это свинство». В заключение автор призвал объявить Блумквисту бойкот «в случае, если он продолжит навязывать публике такого рода “искусство”». Газета сопроводила письмо комментарием, где сообщалось, что неведомый «читатель» является весьма уважаемым в городе человеком и что широкая публика «полностью разделяет мнение почтенного автора письма». Эта публикация послужила толчком к началу бурной дискуссии в прессе – и в результате народ валом повалил к Блумквисту.
Если что и бросалось в глаза на выставке, так это многочисленные изображения Осе Нёррегор. Она не только послужила главной моделью для картины «Женщины на мосту», но и была представлена отдельным портретом в полный рост. Впрочем, портреты известной кристианийской красавицы Осе вряд ли могли вынудить кого-либо жаловаться в газеты. Скорее уж негодование вызвали мрачные сюжеты с говорящими названиями вроде «Катафалк на Потсдамерплац» или «Приемные матери перед окружным судом». Первая картина к тому же была выполнена нарочито небрежно – она напоминала набросок, и даже некоторые поклонники Мунка оказались ею разочарованы. Один рецензент выразил сожаление, что художник не продолжил декоративное направление, намеченное год назад серией полотен из Нурстранна.
