Но в апреле Мунк вдруг спешно уезжает:
Мое торопливое возвращение объясняется личными причинами. Вам, дорогой господин доктор, я могу признаться, что тут замешана одна дама. К сожалению, здесь по-прежнему много норвежцев. Я должен уехать, или произойдет большое несчастье…
Что случилось на самом деле, никто не знает. Тулла находилась в Париже, но точно известно, что они не встречались. Вероятно, у Мунка произошла стычка с кем-то из врагов. Скорее всего, речь идет о Гуннаре Хейберге, встречи с которым Мунк просто не мог избежать. Хейберг уже много лет жил в Париже и хорошо знал Делиуса. В реальности Хейберг не имел ни малейшего отношения к тому, что Тулла Ларсен делала летом 1902 года, однако в воображении Мунка именно он со временем превратился в главного злодея. Возможно, Хейберг встал на защиту Туллы, или упрекнул Мунка, или и то и другое. Учитывая всевозрастающую склонность Мунка устраивать публичные сцены – и его боязнь этих сцен! – несложно понять, почему он так опасается «большого несчастья».
В это время доктор отправил жену подлечить нервы в альпийский санаторий, а сам остался соломенным вдовцом в Любеке. И тут ему в голову пришла идея, навеянная мунковскими «Четырьмя девочками в Осгорстранне»: почему бы Мунку не нарисовать групповой портрет его четырех сыновей, – отличный подарок жене на день рождения!
Мунк отозвался на приглашение, но сначала заехал в Гамбург, где продолжалась его выставка, и встретился с Густавом Шифлером. Все имущество Мунка в этой поездке составляли пара сапог, пара носков и несколько цветных карандашей. По прибытии в Гамбург он поинтересовался, где здесь можно купить свежие воротнички. После посещения магазина Шифлер пригласил художника в кафе при роскошной гостинице «Фир Ярецейтен» в центре города. Оттуда открывался вид на озеро Бинненальстер, который очень понравился Мунку. Теперь Мунк уже не боялся чопорности Шифлера (да и на выставке судья приобрел картину с обнаженной натурой) и потому в разговоре между делом сказал, что хотел бы сделать несколько зарисовок в каком-нибудь борделе. «В подобных местах, – заметил Мунк, – всегда есть поле для творчества, да и натурщицы всегда под рукой – только плати!»
На гамбургской выставке тоже удалось продать несколько картин. Две картины купили Шифлер и его жена – причем по отдельности, каждый из супругов на свой вкус. Муж приобрел обнаженную натуру, жена – пейзаж.
Через несколько дней, когда выставка закрылась, купленные Шифлерами картины были перевезены в их просторную виллу на тихой и аристократической улице Оберштрассе. Госпожа Шифлер повесила пейзаж в гостиной, судья поместил обнаженную в своем кабинете. Позже он не раз вспоминал забавную историю, как, увидев эту картину, его четырехлетняя дочь всплеснула руками: «Бедняжка, куда же подевалась ее одежда?»
Из Гамбурга Мунк наконец отправился в Любек. Там он писал сыновей Линде, а по вечерам с удовольствием гулял по весеннему парку. С детьми он уже был знаком, и они вполне доверяли «дяде Мунку» – у художника и юных моделей установились замечательные отношения. В итоге Мунк создал один из своих шедевров – исключительно удачный групповой портрет, в котором ему удалось передать и индивидуальные характеры портретируемых, и тонкую динамику их взаимоотношений. Мальчики в возрасте от четырех до девяти лет предстают маленькими личностями: стоящий в уголке, чуть склонив голову на плечо, – мечтательный Герман, рядом малыш Лотар, затем смелый Гельмут, смотрящий прямо в глаза художнику – и зрителю. Независимый и энергичный Теодор стоит, расставив ноги, с ярко-желтой соломенной панамой в руках. На лицах четверки незаметно следов нетерпения – вряд ли их заставляли все время позировать. Возможно, Мунк в работе опирался на фотографию – так было проще добиться портретного сходства.
Но ни работа, ни пешие прогулки в парке или морские под парусом на яхте Линде «Стелла» не смогли развеять мрачного настроения Мунка. Он пишет Делиусу: «Париж – потрясающий город, но нервы мои пришли там в полное расстройство». Тетя, которой всегда достаются отредактированные версии связанных с Мунком событий – даже самых неприятных, – получает такое письмо:
Я страдал в Берлине затяжными простудами… Если бы не хорошие новости, на которые так богата была прошлая зима, то я еще долго не смог бы оправиться от всего этого. Для полного счастья не хватало только денежных затруднений!
А вот другое последствие пребывания в Париже он сохраняет в тайне даже от «дорогого господина доктора». Не успел Мунк залечить рану, нанесенную Туллой, как в его жизни появилось новое страстное увлечение.
Ты – это чистая музыка
Эвангелина Маддок приложила немало усилий, чтобы окружить свою персону и происхождение флером таинственности. Однажды перед концертом в Норвегии у нее взял интервью Кристиан Крог:
– Вы ведь итальянка? – спросил я у Мудоччи по-французски.
– Нет, ничего подобного, – ответила она на норвежском.
– Но имя у вас итальянское?
– Нет, скорее итальянизированное. На самом деле оно испанского происхождения. Я родилась в Англии, но не хочу считаться англичанкой. Столько же времени я прожила в Германии.
– Стало быть, вы немка?
– Нет, ни в коем случае! Я бы хотела быть скандинавкой. Возможно, потому, что Ибсен и Григ – скандинавы, а возможно, потому, что моя бабка любила шведского короля-изгнанника Густава IV Васу.
– Значит, в ваших жилах течет королевская кровь?
– Этого я не говорила.
В паспорте датой ее рождения был указан октябрь 1883 года. Если исходить из этой даты, то той весной, когда Эвангелина встретилась в Париже с Мунком, ей должно было исполниться девятнадцать с половиной лет. На самом деле она была на пять, а то и на десять лет старше. Вне всякого сомнения, Эвангелина была англичанкой. В детстве под именем Роуз Линтон она прославилась как скрипачка-вундеркинд. Став взрослой, Эвангелина взяла себе псевдоним с итальянским звучанием. Теперь на афишах она значилась как Эва Мудоччи.
Темноволосая красавица скрипачка Эвангелина – или Эва – жила и выступала вместе с пианисткой Беллой Эдвардс. Родители Беллы тоже были англичанами, но сама она выросла в Дании, куда переехала семья. Девушки часто гастролировали по Скандинавии и имели тесные связи со скандинавскими общинами Берлина и Парижа. На одном концерте их пригласили в свою ложу Эдвард и Нина Григ. Молодые музыкантши были очень привязаны друг к другу, ходили даже слухи, что Белла – лесбиянка, а Эва – ее более или менее добровольная любовница.
Мунк познакомился с ними в Берлине весной 1902 года, когда его картины демонстрировались на выставке Сецессиона. Тогда же он сделал набросок их группового портрета, послуживший, вероятно, основой для литографии «Скрипичный концерт», на которой изображены два музыканта на сцене. В тот раз Эву больше всего интересовало, чтобы художник поскорее закончил рисунок:
– Будьте так добры и так милы – закончите, пожалуйста, наш рисунок. Правда же, правда, вы сделаете это? Он ведь уже почти готов, и мы были бы так счастливы получить его… Вы ведь в самом деле его закончите?.. Жду с нетерпением.
