Парижская весна определенно влияла на отношение Эдварда Мунка к женщинам. Весной в Париже вспыхнула любовь между ним и Тупси Йебе, здесь же, и тоже весной, – во всяком случае, если придерживаться версии Мунка, – впервые случилась близость с Туллой. Весной 1903 года под сенью все тех же цветущих каштанов он встретил Эву.
Мунк в это время много пил и старался избегать норвежцев, от которых ждал всяких каверз. Эва же – как она позднее писала – была в страхе перед напором собственных чувств: «Я походила на болезненного ребенка, что был вырван из мира своих мечтаний внезапно нахлынувшим ослепительным светом».
Чувства, вспыхнувшие между ними, были сильными и в то же время непростыми. То они посещали собор Св. Клотильды и медитировали вместе в его торжественной тишине, то бурно ссорились. Мунк назвал их противоречивые отношения «весенними цветами под снегом», вспомнив, как однажды они с Эвой стали свидетелями редчайшего для Парижа явления – на распустившиеся цветы выпал снег. Они провели в Париже несколько сумасшедших недель. Потом Мунк уехал в Германию. Эва пишет ему из Парижа:
Между нами возникло странное, удивительное притяжение – что-то в глубине наших душ, возможно, сильнее нашей воли, тянет нас друг к другу; но я также знаю, что в каком-то смысле между нами лежит пропасть, которую нам ни за что не преодолеть.
Мунк отвечает из Любека:
Стояла упоительная весна, полная солнца, мечтаний и желаний… Но мы встретились при неблагоприятных обстоятельствах. Может быть, – я надеюсь, – что мы увидимся вновь, когда все будет иначе.
В черновике того же письма он заходит еще дальше – видимо, слишком далеко, потому что этот вариант Эва так и не получила. «Ты – это чистая музыка», – пишет Мунк.
Эва оказалась не только мечтательной и увлекающейся натурой, ей было свойственно еще и живое чувство юмора, а подчас и острая ирония. Мунк пишет как курица лапой, и тут же следует ее комментарий: «Ах! Ты говоришь, что мужчинам и женщинам никогда не понять друг друга – вот почему ты пишешь так неразборчиво!» Это замечание Мунк стерпел. Хуже заканчивается ее попытка пройтись по поводу качества писчей бумаги Мунка – пахнущей подвалом, покрытой какими-то пятнами. Мунк долго не мог придумать подходящего ответа – он написал как минимум семь черновиков письма, и в итоговом – очень кратком – варианте дал волю своим уязвленным чувствам:
Твое последнее письмо для меня было подобно неожиданному снегопаду. Зачем ты так делаешь, почему ты не можешь просто по-дружески сказать, что я должен сделать, чтобы общаться с тобой или быть с тобой вместе. Твой способ общения только все портит – у меня не было другой бумаги…
Впрочем, бумажный кризис завершился благополучно. Мунк уезжает в Кристианию, Эва – в Брайтон. Мунк пишет ей о своих проблемах, не в последнюю очередь о тяге к алкоголю – едва он оказывается в каком-нибудь большом городе, как его сразу затягивает череда попоек. Она со своей стороны честно пытается рассказать о своих трудностях. В одном письме можно найти полупризнание о трагедии, случившейся с ней в детстве; истинного значения этих строк Мунк не осознал – возможно, он просто не захотел их понять. Эва в туманных выражениях описывает, как ей всегда больно возвращаться на родину, что когда-то она испытала там нечто столь печальное, страшное и отвратительное, от чего могла сойти с ума или даже умереть. Сейчас она об этом почти забыла, но стоит вернуться домой, как тень пережитого ужаса начинает преследовать ее по пятам.
Эти фразы трудно истолковать иначе как намеки на пережитые в детстве сексуальные домогательства. Понятное дело, что такое Мунку трудно было представить себе, но письмо и без этого произвело на него сильное впечатление.
В начале июля художник сбегает из города в Осгорстранн. Там он купается в море и ходит под парусом, но главное – несмотря на постоянное душевное беспокойство, активно работает; впрочем, можно сказать, что нервозность выступает своеобразным катализатором его трудоспособности. «Нервозность является в своем роде проявлением силы», – писал Мунк.
Благодаря деньгам, полученным от Линде, и удачной продаже картин в Гамбурге в кои-то веки у Мунка нет проблем с финансами. Он помогает родным – тетя Карен получает через Линде 350 крон, принимает гостей, в том числе Осе и Харальда Нёррегор. Во время их визита Мунк написал новую версию «Женщин на мосту» с Осе в центре композиции. На этот раз она стояла среди одетых в светлые платья женщин и дерзко смотрела зрителю в глаза. Художник «вписал ее» в почти скульптурное единство, которое представляла собой группа женщин, и дал ей в руки шляпу, как и остальным. Кроме того, на картине появились трое мужчин, рыбаков или моряков, – темная «мужская» масса; они опираются на парапет и совершенно не обращают внимания на красивых женщин, которые находятся всего в нескольких метрах от них.
Возможно, это была еще одна иллюстрация мысли, что женщинам и мужчинам никогда не понять друг друга. Но события прошедшего года нашли и гораздо более непосредственное отражение в работах Мунка. Он изобразил драматическую сцену операции с сильно искаженной перспективой – в особенности это касается обнаженного тела больного, чем-то напоминающего знаменитую картину «Мертвый Христос» Андреа Мантеньи. Кровь течет ручьем, но врачи и медсестры выглядят так, будто происходящее почти их не касается. Людская масса с любопытством глазеет на больного и его страдания через окно.
Кроме того, Мунк написал смелый автопортрет, известный ныне как «Автопортрет в аду».
В Германии Макс Линде распределяет свой отпуск между парусными гонками и работой импресарио Мунка на общественных началах. Мунк получает от него письмо из Киля, где Линде сообщает, что продолжает требовать недополученный гонорар у Кассирера, и советует Мунку быть осторожнее в выборе средств, которыми тот «заглушает жажду». Почти одновременно с этим письмом Мунк получает весьма лестное приглашение на выставку от венского Сецессиона – для его картин предполагали отвести отдельный зал. Организаторы выставки предложили ему встретиться для обсуждения всех деталей.
Мунк переслал письмо Линде и попросил у него совета. Доктор без колебаний немедленно взялся за дело. Он принял у себя в Любеке делегацию из Вены, решил организационные вопросы, пообещал одолжить на выставку «Плодородие» и, если таково будет желание организаторов, портрет четырех сыновей. Попутно в письмах Мунку была дана куча советов насчет отбора картин для выставки. Забавно, что все это соседствовало с описанием регаты в Киле, где Линде на своей яхте «Стелла» занял первое место.
Мунк в это время постоянно думал об Эве. Она была совершенно не похожа на других женщин, с ней он мог говорить буквально обо всем:
Я не знаю, какого происхождения эта симпатия – духовного или земного… Я так счастлив, что узнал тебя, – потому что ты думаешь обо мне и потому что мы способны говорить друг с другом. Мне кажется, что мы можем быть полезными друг другу, что это хорошо для нас обоих…
Под воздействием расстояния и переписки чувства лишь усиливались. В черновике письма, отосланного или нет – неизвестно, Мунк как никогда близко подходит к любовному признанию:
