Теперь Мунк работает и над эскизами к «Привидениям» Рейнхардта, и над фризом. Идеи пьесы частично совпадали с его собственными взглядами. Ему было нетрудно идентифицировать себя с несчастным художником Освальдом, в особенности потому, что, по слухам, его дед-настоятель, как и камергер Алвинг, умер от сухотки спинного мозга
[80].
Густав Шифлер собирался приехать в Веймар и просил разрешения навестить Мунка. Тот с радостью ответил приглашением. По приезде Шифлер отметил впечатление, которое Мунк производил на отдыхающих: женщины заглядывались на него. Курортные романы были обычным делом. В санаторном списке значилось восемнадцать «девиц», не говоря уж о значительном количестве «замужних дам», – и те и другие приехали без сопровождающих. Высокий и красивый мужчина сорока лет, несомненно, привлекал внимание, а некоторые женщины, по словам Шифлера, «пожирали его глазами».
Но похоже, Мунк не собирался тратить время на женщин, что не мешало ему иметь о них собственное мнение. Во время визита Шифлера друзья совершили прогулку к главной достопримечательности Кёсена – старинной крепости Рудельсбург – и посетили руины соседней крепости Залек. За бокалом пива Мунк изложил свои взгляды на женщин и брак: собственно говоря, жена была ему нужна, чтобы содержать в порядке его вещи, но он не мог вынести мысли, что каждое утро будет видеть рядом одну и ту же женщину. Не говоря уж о том, что ей наверняка захочется блистать в свете! За разговором Мунк сделал карандашную зарисовку улыбающегося Шифлера, а под ним изобразил силуэты Рудельсбурга и Залека. За ужином в гостинице они наблюдали из окна толпу почтовых служащих, прогуливавшихся маршевым шагом со своими женами. Мунк произнес: «Женственность не исчезает даже во время марша!»
Настало время поездки в Берлин. Премьеру «Привидений» назначили на 8 ноября, создание декораций по эскизам Мунка шло полным ходом. За это время он несколько раз посещал столицу, и поездки прошли не совсем гладко. К тому же театральные заказы обострили его отношения с «Комметер». Неужели ему придется платить 15 процентов и с гонорара за эскизы? Обе стороны были весьма раздражены, и Мунк собирался нанять адвоката.
14 октября в Берлин приехал Людвиг Равенсберг. Он пробыл в городе десять дней, но общение с почитаемым им родственником получилось скомканным. «Эдвард очень нервничал», – записывает он в дневнике. Когда Равенсберг уехал, Мунку стало стыдно за свое поведение:
Плохой родственник, я к тому же не оказал ему должного норвежского гостеприимства. Мне жаль, что все сложилось так неудачно… Как бы то ни было, мы провели вместе несколько приятных часов.
С черным юмором Мунк рисует себя в образе Терье Викена, сидящего в ресторане, и пишет под эскизом: «А завтра встретит седой чудак свой самый последний день…»
[81]
Единственным выходом было как можно скорее покинуть Берлин. На несколько дней Мунк уезжает в Бад-Кёсен. В это время открывается выставка его работ в Веймаре, об организации которой договорился Кесслер. Рецензии свидетельствуют о том, каковы были плоды просветительской деятельности графа при дворе Великого герцога:
Дух и исполнение этих портретов, если их можно так назвать, а также пейзажей и т. п. наводят на мысль, что художник черпал свое вдохновение у современной индустрии игрушек.
К сожалению, Мунк не мог спокойно усидеть в Кёсене, когда основные события происходили в Берлине, и отправился в столицу Германии на премьеру «Привидений». Это решение нельзя назвать разумным. Шифлер сдержанно комментирует: «Шумиху вокруг своей театральной работы Мунк вынести не смог».
Художник пережил самый настоящий нервный срыв. По описанию Шифлера, Мунк в прямом смысле слова потерял дар речи и побледнел так, что «актер, игравший Освальда, мог бы ему позавидовать»; у него отнялась правая нога, а когда к нему вернулась речь, он мог говорить только по-норвежски. Мунк с трудом нашел какую-то гостиницу, снял номер и лег в постель. А утром в трамвае он устроил скандал и стал звать полицию, потому что вообразил, что его обманули на тысячу марок.
На следующий день Шифлер нашел его «в жалком состоянии в постели, а на ночном столике стояла наполовину опорожненная бутылка вина». Оправившись немного, Мунк совершил единственный в эти дни верный поступок: сел на поезд и уехал в Бад-Кёсен.
Вести о происходящем дошли до Герберта Эше, и он попытался вмешаться. Эше настоятельно советует Мунку ехать на лечение в санаторий. Но Мунк к совету не прислушался, хотя Равенсбергу признается, что дошел до края: «В Берлине со мной случился самый сильный припадок из всех, которые я когда-либо испытал». В конце ноября он пишет Шифлеру:
В Берлине я пережил ужасный удар и только теперь постепенно прихожу в себя. Река моей жизни снова потекла спокойно, как Залек [имеется в виду река Зале], а пережитые бури остались позади, как развалины старых башен на берегу, вокруг которых вьются черные вороны.
Из-за нервных срывов и пьянства Мунк не смог сразу приступить к работе. Только спустя несколько дней он берется за новый заказ – тоже для театра: ему заказали эскизы к «Гедде Габлер» Ибсена.
Мунк приходит к выводу, что лучше всего прекратить сотрудничество с «Комметер». Хотя инициатива, скорее всего, исходила не от него – гамбургская фирма заявила, что в интересах обеих сторон ликвидировать контракт либо незамедлительно, либо в апреле после финансового отчета, поскольку «сотрудничество при подобных обстоятельствах не может удовлетворить ни одну из сторон». Мунк соглашается. «Комметер» считает, что лучше всего сделать это в апреле, поскольку «Отчет наверняка вызовет новые споры». «Комметер» признает, что по контракту должна за два года продать картины на сумму в 6000 марок, и обещает выполнить взятые на себя обязательства. Господин Зур если не совсем искренне, то, по крайней мере, великодушно заявляет, что фирма надеется сохранить с художником дружеские отношения, так что он сможет и впредь пользоваться ее услугами при организации выставок.
Казалось бы, на этом сотрудничество с «Комметер» можно было бы считать исчерпанным, но Мунк стал доказывать, что галерея присвоила десять его картин. На это управляющий с раздражением ответил: «У меня есть дела и поважнее, чем без конца слать вам описи и отчеты».
В результате несчастному Шифлеру снова приходится взять на себя рискованные обязанности официального представителя Мунка в Гамбурге. Художник то и дело просит его о помощи, хотя настроен он уже не так агрессивно, как прежде:
Я прошу Вас быть чрезвычайно осторожным с «Комметер». Речь идет о спасении моих десяти картин… Все нужно сделать предельно аккуратно. Пока не говорите с ними об этом…
У Шифлера полно и других забот, связанных с семьей и работой; кроме того, он трудится над каталогом графики Мунка и просит художника прислать виньетки для оформления книги, которые Мунк обещал сделать, да так до сих пор и не собрался. Судья также работает над каталогом графики Макса Либермана, что тоже требует времени. Мунк хочет, чтобы Шифлер отправился в «Комметер» и составил опись картин, хранящихся на складе, а там более сотни полотен. Шифлер обещает сделать это, как только у него появится свободная минута.
