Реакция свидетельствует о том, что основное внимание критики, не говоря уж о простых посетителях, привлекла тема картины, а не ее художественное воплощение. Оскорблял не столько сам реализм, сколько то, как им пользуются. Даже либеральная «Дагбладет» предостерегала от чрезмерного увлечения «ультрарадикализмом» – вероятно, потому, что модель Венцеля не соответствовала общепринятым канонам красоты.
Но главным событием года стала вторая Осенняя выставка. Эдвард Мунк выставляет свою работу и там. Это реалистическая картина из жизни низов в духе Крога: «полуодетая девушка, подкладывающая в печь дрова». Мунк весьма осторожен в выборе цвета – серые и коричневые тона в расплывчатом утреннем свете. Особого внимания картина не привлекла.
Городские газеты посвящали выставке длинные статьи с продолжением в нескольких последующих номерах, но только одна небольшая газета удостоила картину Мунка краткого упоминания. «Кристиания-Интеллигенсседлер» с восторгом отзывается и о самой работе («прекрасно выполненная жанровая картина»), и о сообществе молодых художников. Консервативная «Моргенбладет» лишь отмечает, что от картины остается впечатление «какой-то незавершенности». Остальные ее просто не замечают.
Новому поколению художников, стоящему за Осенней выставкой, недостаточно скупых отзывов признанных знатоков. Они позаботились о том, чтобы вышли и другие рецензии, расставившие все на свои места. Эрику Вереншёллу удалось поместить свою статью в «Дагбладет». Он пишет, что «Девушка» Мунка «выдержана в простых и прозрачных тонах». Гуннар Хейберг
[17], которому впоследствии против его воли предстоит стать одним из злейших врагов Мунка, тоже хвалит картину.
Двадцатилетний художник остался доволен, и не в последнюю очередь тем, что его творчество принимают старшие коллеги. В письме другу Бьярне Фальку с рассказом о выставке он описывает в основном вечеринки, замечая: «Все, что я запомнил, предстает в некоем импрессионистическом тумане». Тем не менее он не забывает упомянуть о том, что картина удостоилась похвалы. От консервативных критиков он попросту отмахивается:
Ну вот, выставка закончилась, а вместе с ней, надеюсь, и вся эта болтовня в газетах. «Афтенпостен», «Моргенбладет» и «Даген», как ты знаешь, были ужасно грубы с нами «молодыми», но их грубость не осталась без ответа.
В Париж!
Поездка в Париж, вне всякого сомнения, пошла бы только на пользу дальнейшему развитию Мунка. Препятствием было, как и много раз до этого, его здоровье. В марте 1884 года он перенес тяжелый бронхит, который сменился острыми ревматическими болями.
Суставной ревматизм, причина которого сводится к нетипичной реакции организма на стрептококки, был довольно распространенным диагнозом. Он сопровождался жаром и опуханием суставов. Болезнь могла дать осложнение на сердце и нарушить работу сердечного клапана.
Доктор Кристиан Мунк все это прекрасно понимал. Он прописал сыну постельный режим и салициловый натрий – адекватное, но малоэффективное лечение. При таких обстоятельствах о поездке в Париж не могло идти и речи. На Пасху 1884 года Эдвард был так плох, что тетя писала: «У меня больше опасений, нежели надежд. На все власть Всевышнего. Его воля – единственное, на что мы можем с уверенностью уповать».
Когда Эдвард пошел на поправку, настало лето, и в Париж ехать было поздно. Но благодаря участию в Осенней выставке и поддержке коллег, прежде всего Фрица Таулова, он набрался смелости и попросил стипендию. В то время единственную возможность молодым неизвестным художникам поехать учиться за границу давала стипендия Шеффера
[18]. В прошении Мунк описывает стесненные материальные обстоятельства семьи и свою упорную работу. Он упоминает Школу рисования и обучение у «опытного художника». В результате ему выделили 500 крон, но из-за медлительности бюрократов получены они были только в конце осени 1884 года.
Как бы то ни было, теперь он был относительно здоров, у него имелось немного денег, и следующей весной он мог собираться в путь. А той осенью 1884 года он отправился в другую поездку, пока еще не в Париж, а в Модум. Там Фриц Таулов собрал молодых художников для обмена опытом и неформального общения. Таким образом, обучение Мунка у портретиста и жанриста Крога было дополнено несколькими неделями пленэра под руководством Таулова, считавшегося лучшим пейзажистом нового поколения. Ревматические боли не оставляли Мунка и в этой поездке. В Модуме у него случился легкий приступ, и ему пришлось обратиться за консультацией к врачам местного курорта.
На следующую Осеннюю выставку Мунк представил отнюдь не пейзаж, хотя картина, скорее всего, была написана в Модуме. Она получила название «Служанка», а позже – «Утро». Полуодетая служанка, сидя на кровати, натягивает чулки. В продолжение прошлогодней темы в картине сквозит кроговский реализм, но манера исполнения намного свободнее. Художник стремится написать струящийся из окна мягкий утренний свет. Свет размывает очертания и стирает детали.
Газета «Даген» публикует три длинные статьи о выставке. Сначала – восхваление традиционалистов, художников старой немецкой школы: «Профессор Гуде оказал честь и выставил четыре картины, написанные со свойственным ему мастерством». Потом похвалы участникам выставки идут на убыль, и статья заканчивается так:
Об остальных жанровых картинах и говорить не стоит, разве что обратим внимание на работы Лёкена
[19] и Мунка «После дождя» и «Служанка» – славный пример того, как новая школа пошло и безвкусно творит пародию на искусство, какой мир еще не видывал.
«Моргенбладет» тоже настроена далеко не благожелательно. Газета считает, что «глупо» выставлять картины, подобные двум названным выше. Рецензента раздражает не только отсутствие художественной ценности: «Бросается в глаза полная безвкусица как темы, так и ее исполнения, если не прибегать к более сильному выражению». Короче говоря, соседство служанки и постели, даже такое невинное, как здесь, не может быть истинным искусством.
В «Афтенпостен» молодой искусствовед Андреас Ауберт
[20] более справедлив в своей критике, хотя и у него есть претензии к художнику: он считает картину незавершенной. Интересно, что Ауберт пишет о скрытом конфликте между художественной богемой и публикой. Он ссылается на полученное им анонимное письмо, в котором содержится просьба объяснить, что в этой картине есть такого, что «скрыто от глаза простого человека». Ауберт и в самом деле пускается в объяснения, но тут же признает, что такому ценителю искусства придется одолжить пару новых глаз.
