Мунковская «боязнь публичных мест» не была агорафобией в точном смысле слова. Так он описывал собственную реакцию на невыносимые для себя ситуации, в том числе вынужденное слишком близкое общение с другими людьми: «Самое страшное для меня – это разговоры с посторонними людьми, мне невероятно тяжело находиться в одном помещении с незнакомыми», – признается он Равенсбергу. В то же время, как ни парадоксально, Мунк по-прежнему не мог оставаться в одиночестве и остро нуждался в обществе друзей; вот, к примеру, что он пишет Шифлеру:
Что Вы думаете насчет того, чтобы ненадолго приехать ко мне? Здесь очень красиво, и Вы могли бы жить в моем большом доме (в нем где-то двенадцать комнат). К сожалению, я не осмеливаюсь пригласить и Вашу супругу – я помню, как мучила меня прошлым летом моя неспособность проявить положенное гостеприимство. У меня по-прежнему трудности с общением, но надеюсь, что в будущем я смогу принять и ее…
Среди работ, вышедших из-под кисти Мунка тем летом, был портрет Яппе Нильсена в полный рост. Художник изобразил друга крепко стоящим на земле (что подчеркивается преувеличенно большими ступнями ног), с руками в карманах. Яппе слегка вытянул голову вперед и твердо, чуть ли не агрессивно смотрит на зрителя. Обычно Яппе считали человеком слабовольным и нерешительным. Вот как – довольно зло – его характеризует Равенсберг: «…Он очень приятный собутыльник, есть в нем этакий шарм, свойственный немного нечестным и недобросовестным людям, и еще беспомощность, происходящая от алкоголизма и слабоволия, что все вместе и делает его совершенно неотразимым в глазах людей…»
Но Яппе с портрета Мунка похож на человека, который уверенно идет по жизни. В целом эту картину можно назвать настоящим фейерверком цветов. Яппе изображен в костюме фиолетового оттенка на сине-зеленом фоне, он стоит на оранжевом полу; по всему холсту идут блики света, сделанные контрастными цветами короткими параллельными мазками.
Удачная работа над портретом Яппе вдохновила Мунка на создание серии портретов близких друзей, которые неустанно пеклись о нем на протяжении всего 1909 года, оказывали практическую помощь в организации выставок, составляли ему компанию в Скрюббене; все они изображены в полный рост. Вторым стал портрет Равенсберга, который вернулся, чтобы сменить Яппе; с собой Равенсберг привез 1500 крон, полученных в Кристиании за продажу графики. Позировал он Мунку в огромном саду, окружавшем особняк. Его весьма впечатлила скорость, с которой работал Мунк, – «быстрее, чем художник-декоратор».
В июне лето полностью вступило в свои права. Местная газета написала, что даже старожилы не помнят, чтобы в море было столько скумбрии. В саду Скрюббена жужжали насекомые, повсюду распускались цветки львиного зева. В разговорах с позирующим Равенсбергом Мунк все чаще рассуждал о мужьях-рогоносцах, о том, как, должно быть, мучительно обманутому мужу подозревать, что за его спиной творится что-то неладное, и не иметь возможности узнать все наверняка. От этих речей художник логично переходил к вопросу женской эмансипации и «возникшим в связи с этим проблемам» и, кроме того, сообщал, что нервы его напряжены, рука натренирована, а посему все выходящее из-под его кисти автоматически становится искусством.
Равенсберг молча и, вероятно, с некоторым нетерпением слушал. Дело в том, что позировал он – согласно желанию Мунка, – лежа обнаженным в траве, где его кусали муравьи и прочие насекомые. Впрочем, это не мешало ему полностью соглашаться с Мунком:
Мунк теперь пишет лучше, чем когда-либо, его перевозбужденная нервная система настроена на восприятие тончайших импульсов, а два портрета Яппе в саду Скрюббена изумительно хороши. Мунк все равно что Кристиан Крог наоборот: К. женщина закрыла путь в искусство, а М., напротив, открыла.
Безалкогольная живопись
Главной темой бесед холостяков Мунка и Равенсберга стал Харальд Нёррегор. Спустя всего год после смерти Осе он собрался жениться вторично.
Адвокат был ровесником Мунка, а его невесте, художнице Марит Тиллиер, не исполнилось и двадцати четырех лет. Это вызвало немало комментариев относительно «здоровой натуры» Нёррегора, который, по мнению друзей, не мог и дня прожить без женщины: «Этого требует его природа, он, по-видимому, из тех, кто без бабы лезет на стенку».
А еще они говорили об искусстве. Начинающий художник Равенсберг узнает, что в искусство надо вкладывать всего себя; если же относиться к искусству как к хобби, то ничего не выйдет. Совет дается в форме изобретательной метафоры:
М. обращает мое внимание на то, как непрактично я отношусь к искусству; надо держать в голове основную идею, а не увлекаться красивыми деталями, не довольствоваться тем, что щекочешь бедра женщине-искусству, а совокупляться с ней до конца.
Картинам Мунка предстояла новая дорога. Старый друг Сигурд Хёст, муж Изабеллы Вибе – сестры давней приятельницы Мунка, теперь известной актрисы Ингсе Вибе, – взял на себя переговоры с Бергенским обществом поклонников искусства о следующей выставке. К Бергену у Мунка было сложное отношение. Он с присущей ему безапелляционностью объявил этот город родиной «бездарного искусства, что, подобно плесени, въелось даже в окружающие Берген горы». У бергенцев и в самом деле имелось собственное мнение и об искусстве в целом, и о том, какой следует быть выставке Мунка.
Мунк, впрочем, не собирался потакать их вкусам. Он не стал настаивать, чтобы выставлялись все картины, – например, снял с выставки вызывавшие полемику «Рождество в борделе» и «Амур»». Последняя картина, написанная в Варнемюнде, была нехарактерна для Мунка – художник тщательно выписал все детали. Она изображала обнаженного мужчину, который склонился над обнаженной лежащей женщиной.
Но с шедевром «Купающиеся мужчины» бергенцам пришлось смириться. «Уж придется Бергену в конце-то концов собраться с силами», – заметил по этому поводу Мунк. Он был совершенно уверен, что, несмотря на некоторую двусмысленность сюжета, художественная мощь картины вызовет соответствующий отклик у зрителя. Август Стриндберг якобы сказал, что о сдержанных мужчинах женщины начинают распускать слухи: дескать, они гомосексуалисты. Мунка это тоже беспокоило: «Изображение купальщиков может и мне оказать ту же услугу – везде подстерегают опасности».
Критика встретила бергенскую выставку в целом доброжелательно, но реакция широкой публики была неоднозначной. «Подобное искусство, как это часто бывает, является плодом больной и примитивной фантазии морально разложившегося человека», – пишет в газету посетитель выставки. Автор письма признает за Мунком способности, но именно в этом, по его мнению, и заключается главная опасность: «Убийц изолируют от общества, анархистов преследуют, и в то же время некоторые имеют все возможности поливать своей ядовитой слизью высшие ценности». А одна молодая женщина выразила сожаление, что такой красивый и утонченный на вид человек не может нарисовать что-то получше «этого уродства»!
Все это Мунк воспринял спокойно – более того, он внезапно отправился в Берген. С практической, если угодно экономической, точки зрения решение было принято верное: Сигурд Хёст договорился с Расмусом Мейером о крупной сделке, но окончательное слово оставалось за Мунком, и желательно было его личное присутствие. Однако представляется, что главную роль в том, что эта поездка состоялась, сыграло все-таки другое, совсем не деловое обстоятельство – Мунку просто не сиделось в Скрюббене. «Дни похожи один на другой – я начинаю скучать. Теперь я полностью выздоровел, но больше не могу позволить себе распускаться», – признается он Шифлеру.
