Ноябрь приближался к концу. Мунк совершенно забыл о конкурсе. После возвращения из Бергена он много рисовал и разъезжал по Норвегии – съездил в Кристиансанн в связи с проводимой там выставкой, впервые за последние четыре года побывал в Осгорстранне, даже отважился – под опекой Гирлёффа и Станга – на вылазку в Кристианию. И вот он получает телеграмму от строительного комитета с просьбой в кратчайшие сроки выслать свои эскизы. Ответил Мунк сразу, не тратя на обдумывание предложения ни дня, – и ответил недвусмысленным отказом:
Я подал заявку на участие в конкурсе еще полгода назад, но после того, как мне отказали, я, по сути, прекратил работу над начатыми эскизами – только изредка прикасался к ним. Я не думаю, что имеет смысл представлять на суд публики эти незаконченные работы…
Наступило Рождество. Торвальд Станг и экономка Инга Стерк нарядили елку, из Бергена по недавно достроенной железнодорожной ветке Берген – Кристиания прикатил Сигурд Хёст. Перед самым Новым годом заявился Равенсберг с последними новостями из столицы, и похоже, что мужчины приятно провели праздники в тесной дружеской компании. Мунк делился мудростью, приобретенной дорогой ценой:
Женись на дочери священника, или на здоровой крестьянской девке, или на французской шлюхе, но держись подальше от норвежской дамы, потому что более требовательного снобизма ни у кого не найти.
Больше всего времени было посвящено обсуждению ситуации с оформлением университетской Аулы. До Равенсберга дошли слухи, что победить в конкурсе Мунку не дадут; его имя нужно только для того, чтобы придать всей процедуре вид законности. Мунк, естественно, разозлился и тут же нарисовал карикатуры на Брёггера
[90] и Шибстеда. Впрочем, эти разговоры повлияли на него несколько неожиданно: он решил все-таки принять участие в конкурсе.
Наступил Новый год. Первый день 1910 года в Крагерё выдался туманным – «серый шелковый японский день», по выражению Мунка. Художник был занят одновременно сразу несколькими проектами – и среди прочего готовил к изданию графическую серию «Альфа и Омега», которую намеревался выпустить большим тиражом, что, по его прогнозам, должно было принести 50 тысяч крон дохода. Хорошо, что налоговая служба Крагерё не разделяла оптимистических предположений своего нового подопечного. В выписанной Мунку в феврале предварительной налоговой декларации предполагаемый доход был обозначен в пять тысяч крон и указано, что облагаемой налогом собственности у него не имеется. Это, кстати, не так уж плохо для человека, который всего полгода назад выпрашивал у друзей в долг денег, чтобы оплатить свое пребывание в больнице. Теперь же Мунк занимал двадцатую строчку в списке налогоплательщиков зажиточного маленького городка, и ему предстояло отдать на нужды общества 521 крону в городской бюджет и 101 крону – в государственный. По доходам Мунк далеко отставал от судовладельцев, но мог соперничать с крупными городскими торговцами, банкиром и самыми удачливыми капитанами кораблей.
Работа Мунка шла под аккомпанемент криков о помощи, которые Яппе регулярно посылал из Кристиании – в последнем письме говорилось, что, если в течение недели он не заплатит квартплату, его выкинут на улицу, а скудное имущество распродадут на аукционе. Еще Яппе сообщал, что Ханс Егер умирает от рака желудка. Мунк и Егер не виделись уже много лет. Но Мунк не забыл того бурного периода своей жизни, когда тесно общался с Егером. Он немедленно пишет Яппе и просит передать привет старому вождю богемы: «Он один из немногих, с кем я бы с удовольствием встретился опять». В том же письме Мунк выражает беспокойство за свое психическое состояние: «Я как будто хожу по краю бездны – и очень немного надо, чтобы я сорвался».
Зато в творческом плане все обстояло прекрасно. Эскизы для оформления университетской Аулы должны были быть готовы к 1 марта. Мунк придумал и написал не один сюжет, как требовалось, а два. Кроме того, он планировал провести новую большую выставку в столице.
Третьего марта Мунк прибыл в Кристианию, где друзья уже занимались развешиванием картин. Как всегда, он жаловался, что пребывание в столице угнетающе действует на его психику, и поэтому ночевать собирался в Моссе, но потом все-таки решил остаться в городе. С собой художник привез большой плакат с недвусмысленной символикой. На плакате был изображен орел, распростерший крылья над улицей Карла Юхана, на ноге орла болтается обрывок цепи. Перспектива рисунка сильно искажена: на фоне гигантской птицы копошащиеся внизу, во «вражеском городе», люди похожи на муравьев. Некоторые держат в руках черные палки; одна палка напоминает ружье – вероятно, люди пытались напасть на гордую птицу, может быть, даже убить, но, по счастью, ей удалось вырваться на свободу!
Выставка прошла блестяще. Хвалебные рецензии, большой наплыв посетителей, и к тому же на горизонте возник еще один богач, желающий приобрести картины. Это был Кристиан Мустад, совладелец фирмы «У. Мустад и сын», торговавшей среди прочего гвоздями, рыболовными крючками и маргарином. Мунк продал ему картин на общую сумму 23 тысячи крон. Сделка была частично осуществлена при посредничестве Равенсберга, получившего свыше тысячи крон комиссионных. Вполне возможно, что это еще больше обострило отношения между Равенсбергом и нуждавшимся в деньгах Яппе.
В центре внимания публики оказались портреты друзей и «Купающиеся мужчины», которые в первый и единственный раз были выставлены вместе с остальными картинами серии «Пять стадий жизни мужчины». Присутствовали на выставке и эскизы, выполненные для украшения университетского зала.
Первый мунковский сюжет назывался «Человеческая гора» – эскиз представлял стоящую посреди равнины остроконечную гору, покрытую обнаженными людьми, которые карабкаются к вершине. На вершине горы стоит человек с поднятыми к солнцу руками. Этот эскиз вряд ли можно отнести к удачам Мунка – он кажется слишком хаотичным в композиционном плане, в то время как для оформления зала требовалась строгая монументальность.
Зато второй эскиз привлек внимание многих. Он изображал слепого старца, моряка или рыбака, сидящего под огромным дубом. Моделью художнику послужил Бёрре Эриксен, бывший у Мунка в Крагерё подсобным рабочим. За спиной слепца виднеются шхеры со скалами и островками, рядом с ним стоит мальчик – очевидно завороженный рассказом старика. Мунк назвал картину «История».
Трое экспертов остановили свой выбор на этом эскизе. Соперником Мунка к этому моменту оставался один лишь Эмануэль Вигеланн
[91]. Его эскиз назывался «Победители драконов» и являл аллегорическое изображение науки в виде рыцарей, поражающих копьями дракона невежества. Несколько осложняло принятие решения то, что конкурсный эскиз предназначался для украшения задней стены зала, а работа Мунка для этого не подходила – скорее ее можно было разместить на одной из длинных боковых стен.
