Возникла тупиковая ситуация. Членам строительного комитета пришлось проявить чудеса дипломатии, и, похоже, они нашли единственный выход: сняли предложение о включении в состав жюри архитекторов, не стали включать Вереншёлла и уговорили Вигеланна продолжить участвовать в конкурсе.
Таким образом, жюри смогло приступить к работе. С картинами Эмануэля Вигеланна все решилось довольно просто: эксперты не сказали в их пользу ни единого слова. Что же касается Мунка, то тут мнения разделились.
Профессору Дитриксону было уже под восемьдесят. Зрение его несколько ослабло, чего нельзя сказать об интеллекте. Дитриксон похвалил работы Мунка за идейное содержание, но… будучи традиционалистом, он полагал, что оформление интерьера университета требует решения в стиле классицизма; посему, заявил он, картины Мунка в принципе не годятся.
Енс Тис, как и ожидалось, отдал свой голос в поддержку Мунка, хотя и с некоторыми оговорками. В особенности ему не нравилась картина «Ученые», сюжет которой он счел слишком надуманным.
Мнение Юакима Скувгора было не столь однозначным, но и он, после некоторых колебаний, решился рекомендовать Мунка. Лучше всего точку зрения Скувгора можно понять из письма ректору университета Брёггеру: «Если выберут Мунка, то я знаю, что вся ответственность за это падет на меня, а он человек совершенно непредсказуемый, иметь с ним дело – все равно что играть с огнем; но ведь не подчини себе люди огонь, всей нашей цивилизации не было бы».
Поскольку жюри не пришло к единому мнению, окончательное решение осталось за строительным комитетом, который, естественно, имел полное право обратиться за советом к архитекторам. Трудно сказать, действительно ли в рядах комитета царило такое единодушие, о каком свидетельствует его единогласное решение, или же члены комитета просто сочли за благо продемонстрировать сплоченность, чтобы не дать повода для еще большего скандала.
Ведь без скандала и так было не обойтись, ибо комитет объявил, что «не считает себя вправе принять работу Мунка». При этом члены комитета сочли нужным немного подсластить пилюлю и пообещали выплатить обоим художникам по 5000 крон для частичного покрытия понесенных убытков.
Мунк выдержал удар с завидным хладнокровием: «Университетские эскизы стали для меня победоносным поражением, – пишет он Шифлеру. – В итоге вся эта затея принесла мне большой успех».
Подобная реакция отчасти объясняется тем, что Мунк имел полное право гордиться признанием своего художественного мастерства компетентным жюри, а отказ мог списать на невежественных бюргеров из строительного комитета. Роль морального победителя и одновременно жертвы закулисных козней идеально подходила Мунку. Впрочем, Тис и другие его сторонники вовсе не собирались складывать оружие.
Университетское руководство решило вообще не оформлять Аулу картинами и распорядилось обтянуть стены шелковыми обоями. Правда, вопрос оставили открытым; было заявлено, что в будущем какие-то живописные полотна, может быть, все же украсят университет. Наивный профессор Дитриксон даже высказал надежду, что когда-нибудь классицизм возобладает и это соответствующим образом отразится на оформлении главного университетского зала.
Тем временем сторонники Мунка задумали в день открытия Аулы привезти в университет готовые картины и поставить всех перед свершившимся фактом; предполагалось, что коль скоро строительный комитет после завершения конкурса будет расформирован, то никто не сможет этому помешать. У Мунка не было уверенности, что все эти планы и интриги увенчаются успехом, однако поощряемый друзьями, он продолжил работать над своими гигантскими полотнами. Эта работа доставляла ему удовольствие – все шло как по маслу. В октябре Мунк заказал еще два куска бельгийского холста размером 18 на 5,1 и 24 на 5,1 метра – вместе это составило свыше 200 квадратных метров. То, что сначала было для него очередным заказом, постепенно превращалось во внутреннюю творческую потребность – художник просто не мог не завершить эти картины:
Я уже упоминал, что для возникновения моих картин потребна искра – некое внутреннее переживание; поэтому вначале мне не удавалось полностью погрузиться в выполнение заказа – работы, с которой у меня не связывалось никакого внутреннего переживания. Но мало-помалу, пока я жил в Крагерё и путешествовал вдоль берега и по горам, первое искреннее впечатление от норвежской природы и ощущения, связанные с возвращением домой после стольких лет, проведенных за границей, слились… в переживание, которое и дало необходимую искру для создания университетских картин.
Последняя страница в истории преследований Мунка
С натурщицами и прислугой Мунк, похоже, общался без каких-либо проблем. Но, когда дело доходило до общения со старыми друзьями, все обстояло гораздо хуже. В довершение всего Мунк страдал еще и «чернилабоязнью» – письма давались ему с большим трудом. Поэтому его переписка даже с самыми близкими людьми не отличалась регулярностью. Иногда Мунк, вместо того чтобы написать кому-то письмо, пытался получить нужные сведения окольными путями. Например, он узнал, что доктор Линде перенес серьезные болезни – воспаление легких и заражение крови. Он обеспокоился судьбой друга, однако сам писать ему не стал и попросил позвонить в Любек Шифлера, что тот любезно исполнил, а затем сообщил Мунку, что Линде поправился и даже возобновил врачебную практику.
Время от времени художник пишет Кольману и Гризебаху. Но чаще всего письма от Мунка получает Густав Шифлер – вне всякого сомнения, ближайший его немецкий друг. Юрист не только активно, насколько позволяло больное зрение, переписывался с Мунком, но и в конце 1911 года собрался съездить в Норвегию исключительно с целью повидаться с художником. Мунк, узнав об этом, очень обрадовался; он тут же написал Шифлеру, что надеется теперь, когда с алкоголем покончено навсегда, оказать ему подобающее гостеприимство. «Впрочем, – добавил Мунк, – норвежская природа столь красива, что Шифлер в любом случае получит удовольствие от поездки».
На второй день рождественских праздников Шифлер прибыл на корабле в Кристианию. На следующий день он отправился к Мунку в Витстен. До вечера они провели время в разговорах, а когда собрались спать, художник настоял на том, чтобы гость занял его кровать. Шифлер обратил внимание на то, сколь короток здесь, на широте почти 60 градусов, день; большое впечатление произвели на него и «напоминающие театральные кулисы» голые каменные утесы, тянущиеся до самого горизонта.
Проведя несколько дней посреди зимнего покоя в «заброшенной сонной рыбацкой деревушке», Шифлер вернулся в Кристианию. Там он побывал в Национальной галерее и познакомился с частными собраниями картин Мунка, принадлежащими Нёррегору и Халфдану Рёде. Мунк не оставлял гостя своим вниманием. Он приехал в Кристианию вслед за Шифлером; вечером они отправились погулять по городу, и тут гостю «повезло»: им встретилась, по словам Мунка, «главная достопримечательность» столицы. Как пишет Шифлер, Мунк «показал мне своего врага Кристиана Крога, когда тот выходил из кафе. Жена этого несчастного меняет любовников, как перчатки, – несмотря на то что ей шестьдесят без малого лет». Если на то пошло, Мунк, «информируя» Шифлера, несколько преувеличил возраст Оде – она была всего на три года старше его самого: Оде недавно исполнился пятьдесят один год. Но художник никогда не мелочился, когда дело касалось врагов.
