Выставка «Зондербунда» открылась в мае 1912 года. Она привлекла к себе внимание не только в Кёльне и окрестных немецких землях, но и практически по всей Германии. Как написала одна немецкая газета, это «первая на нашей памяти выставка новейшего европейского искусства подобного масштаба».
Экспозиция начиналась с грандиозной ретроспективы Ван Гога – свыше ста картин голландского художника занимали целых три зала. Затем взорам посетителей представала панорама современного искусства последних десятилетий: двадцать шесть картин Сезанна, двадцать пять – Гогена и тридцать две – Мунка. Подобраны картины были очень тщательно; Мунк представил признанные шедевры – «Больного ребенка», «Женщин на мосту» (в первом варианте с Осе в центре) и «Купающихся мужчин».
После скандальной берлинской выставки прошло двадцать лет. Очень многое изменилось за эти годы – теперь признание Мунка одним из крупнейших европейских художников современности казалось всем делом самоочевидным. Позднее Курт Глазер писал: «Это была первая выставка, на которой Мунк мог чувствовать себя своим среди своих, а не неким чуждым элементом». Рядом с Пикассо, «который превращал женщину со скрипкой в куски беспорядочно расколотого и раскрашенного камня», Мунк выглядел чуть ли не как представитель классического искусства: «В том, что он делает, просматривается некая цельность, единство стиля. Только теперь всем становится очевидным его талант рисовальщика; взгляд Мунка не прикован к деталям, он охватывает всю картину в целом».
Выставка «Зондербунда» ознаменовала для Мунка окончательное покорение Германии, с которой так тесно было связано все его творчество. На рубеже столетий он превратился в знаковую фигуру в живописи. Кёльнская выставка ясно продемонстрировала, сколь сильное влияние Мунк оказал на молодое поколение немецких художников. Доходило до курьезов – немецкие художники порой открещивались от Мунка, чтобы доказать свою самостоятельность в искусстве. Например, группа художников «Мост» за несколько лет до выставки «Зондербунда» приглашала Мунка участвовать в совместной выставке, но после кёльнской ретроспективы лидер «Моста» Эрнст Кирхнер
[94], которому надоело выслушивать бесконечные обвинения в подражании Мунку, будет отрицать, что в молодости вообще слышал о таком художнике!
Эти утверждения, конечно, не соответствуют истине – Кирхнер восхищался Мунком и во время выставки потратил немало энергии, чтобы познакомиться с ним. Кстати, поначалу Мунк ехать в Кёльн не собирался, но потом отважился-таки, как он говорил, на «пробную поездку» в Германию. Для него это было весьма смелым поступком, свидетельствовавшим о возросшей уверенности в собственных силах. Мунк приехал в Кёльн как раз к открытию выставки.
Нельзя, конечно, сказать, что Мунк в одночасье стал человеком общительным. Вот свидетельство швейцарского художника Куно Амье
[95]: «Для нас было большой честью познакомиться с Мунком в Кёльне. Жаль только, что мы его очень редко видели, – он не любит сборищ. Его личность излучает спокойное величие, и мы прониклись к нему настоящей симпатией». В том же духе высказывался и Кирхнер: «Он очень приятный, располагающий к себе человек».
Мунку в Кёльне понравилось. Яппе получил от него подробный отчет:
Мне выделили очень большой зал, 10 на 15 метров. Это самый большой зал на всей выставке. Главное отделение – Ван Гог, Гоген и Сезанн. Три зала отведено под картины Ван Гога! 86 [на самом деле 110] картин, все очень интересные. Мне почти стыдно, что мне выделили так много места – но так оно задумывалось. Надеюсь, что никто об этом не пожалеет.
Декоративные черты новой живописи, в особенности натюрморты Сезанна и Матисса, постепенно приобретали популярность среди молодых норвежских коллег Мунка. Он же полагал, что они рисуют «слишком много яблок»:
Здесь, конечно, полным-полно матиссизма и сезаннизма, как и дома, но что мне очень понравилось – почти нет яблок; это «упущение» наверняка восполнят норвежцы. Я спросил маленького венгра, который развешивал картины в своем отделении:
– А как же яблоки?
– Что, яблоки? – переспросил он. Посмотрел на меня таинственным, изучающим взглядом и наконец прошептал: – Дома… Наши яблоки мы оставили в Венгрии.
На основании увиденного в Кёльне Мунк пришел к заключению:
Здесь представлено самое сумасшедшее искусство Европы, от которого содрогается Кёльнский собор, и я на его фоне просто настоящий скучный классик…
Домой Мунк вернулся уже как признанный художник европейского масштаба, вошедший в историю искусств и ставший в один ряд с Ван Гогом, Сезанном и Гогеном – тремя художниками, чьим творчеством он сам больше всего восхищался. По возвращении в одной норвежской газете ему на глаза попалась забавная статейка. В ней затрагивалась практическая сторона такого признания – цены на его старые работы взмыли вверх. Вокруг этого со временем выросла масса анекдотов. Многие газеты перепечатали заметку о том, как бывший владелец кристианийского парка аттракционов и развлечений Тиволи продал «Пристань в Осгорстранне» некоему шведскому коллекционеру за 7500 крон. Суть заметки сводилась к тому, что якобы в свое время продавец получил картину от Мунка в обмен на сезонный билет в Тиволи. Возмущенный продавец выступил с опровержением в печати. Он утверждал, что когда-то купил картину по цене, указанной в каталоге, и что вся история сфабрикована: никакого сезонного билета от него Мунк не получал! Продавец всего лишь использовал изменившуюся рыночную ситуацию – картина была им и куплена и продана по реальной рыночной цене.
Куда более драматичным – хотя и не менее анекдотическим – стал спор между Харальдом Нёррегором и супругами Крог о правах собственности на «Больного ребенка», вылившийся в ряд судебных процессов. В центре скандала оказался вариант картины, который Улаф Скоу в свое время вернул Оде. По причинам весьма запутанного свойства картина попала в руки к Нёррегору, у которого должна была оставаться до тех пор, пока он не получит взамен «равноценный» портрет Оды. Но теперь он не соглашался принять в качестве возмещения ни один портрет Оды, поскольку «сомневался» в их «равноценности». Нёррегор поначалу проиграл дело, но подал апелляцию в Верховный суд, где ему, хотя и с превеликим трудом, удалось все-таки добиться решения в свою пользу; определяющую роль в этом сыграл благоприятный для Нёррегора вердикт художественного эксперта, которого звали, что неудивительно, Енсом Тисом.
Триумфальная поездка в Кёльн положила конец затворничеству Мунка. Ему удалось преодолеть свой страх перед путешествиями. «Эта поездка подорвала мою веру в благословенную сельскую идиллию – я заново приобрел интерес к большим городам», – написал сам художник. Словно в подтверждение этого заявления осенью он еще раз съездил в Германию. Там он встретился с Кольманом и Шифлером. Правда, пойти в гости, чтобы лично поблагодарить фрау Луизу за колбасы, Мунк все-таки не осмелился. В остальном эта поездка была успешной; словно в компенсацию за несостоявшийся визит художник наконец согласился продать Шифлеру знаменитую картину «Таяние снегов под Эльгерсбургом», о которой тот давно мечтал.
