Он встал и сделал шаг навстречу.
— Привет, — сказала она.
Сказала по-английски, и Песоцкого полоснуло как бритвой по горлу.
— Привет.
Женщина села напротив, и он незаметно сбросил выдохом назойливый шлейф ее духов.
— Он только уснул, — сказала женщина. — Не хотел меня отпускать. Ревнует!
И рассмеялась резковатым смехом.
Это была Марина — без колокольчика в голосе, без родинки на шее, уложившая спать маленького чужого сына, говорящая на плохом английском, крутящая курортный роман, пахнущая отвратительно сладкими духами и не знающая, что она Марина.
Шестерни реальности рвали в клочья кисею галлюцинации.
— Почитайте эту книгу, — сказал Песоцкий. — Это интересная книга.
Хельга улыбнулась и взяла меню.
Вот и ладно, решил он. Не думать. Доплыть до постели, а там разберемся. Толстая свеча красиво оплывала в блюдце. Родное лицо мерцало в свете китайского фонарика — похожее, как бывает похож портретный грим в кино. Как бы сделать, чтобы она молчала?
— Я выбрала.
— Отлично, — сказал он бодрым голосом.
— Салат из креветок и белое вино. Вот это, «Семильон». Я уже пила его здесь. — Хельга снова рассмеялась.
Не задумываться, уговаривал себя Песоцкий, не брать в голову, проскочить этот ритуал поскорее! Страусиные приседания с кредиткой в клюве… Он махнул рукой, и хозяин-таец поковылял к их столику. Песоцкий продиктовал заказ, хозяин ушел, поклонившись, и приковылял с вином.
— За этот вечер! — сказал Песоцкий, чувствуя, как плохо играет плохо написанную роль.
— За этот вечер… — подняла свой бокал Хельга.
Пьеса продолжалась, и он накрыл ее руку своей:
— Я хочу вас попросить об одной вещи.
Рука была приятно-послушной.
— …Давайте сыграем в одну игру.
Та, что сидела напротив, кивнула.
— Давайте помолчим. Не будем ничего говорить, вообще. Просто — берег, ночь, мужчина и женщина… Даже без имен. Ладно?
— О’кей, — сказала она и рассмеялась. — Так романтично…
Челюсти свело у Песоцкого от этой романтики. Он отвернулся.
Тонкие пальцы послушно лежали в его руке, полузнакомое лицо мерцало в свете свечи и фонарика. Сейчас я повернусь, загадал Песоцкий, и здесь будет Марина… Сладко-мучительная складка губ, закрытые глаза. Ленька, прошептал ее голос, Ленька… Да, крикнул ее голос, да, да, да! Ветер выл в трубе, метель металась за стенами натопленного сруба, и в темноте пахло деревом, красками — и ею… Ты такая, шептал он, зарываясь в ее волосы, такая… Твоя. Твоя.
— I feel good when I am with you, — услышал он. И открыл глаза, и увидел за столиком чужую женщину с бокалом белого вина. И соврал в ответ:
— Me too.
Таец уже нес салаты.
Когда в темноте они шли по песчанику к ее бунгало, ему было уже хорошо на самом деле. Он обнимал красивую женщину, чуть прижимая ее к своему бедру, и, прикрыв глаза, он дышал ее волосами. В первый раз их губы встретились еще в ресторане, когда она вставала из-за столика… Едва войдя в темноту, они приникли друг к другу по-настоящему.
Сколько ни выпил Песоцкий, подогревая фантазию, он знал, что это всего лишь незнакомая туристка, и будоражил себя близким эндшпилем этой игры. В постель, скорее в постель! Он по-хозяйски провел ладонью по шелковой спине и не стал останавливать руку. Хельга рассмеялась и теснее прижалась к плечу. Вот и отлично! Красивая разведенная телка с ребенком. Скопила алименты, прилетела за теплом и впечатлениями, чтобы было что вспомнить потом в своих гетеборгах…
Будут тебе впечатления, думал Песоцкий, сдерживая животный рык. Он был на хорошем взводе.
В постель, а там — чем черт не шутит, вдруг в этих изгибах явится Марина, хоть на секунду! Какому языческому богу пасть в ноги, чтобы вымолить еще раз ту ночь! Дорожка уже сворачивала к бунгало Песоцкого, и он повторил хозяйский заход руки сзади и шутливо подтолкнул Хельгу к крыльцу. Она поймала его смелую руку, остановилась, поцеловала ее и сказала:
— Нет, милый, сегодня мне нельзя.
Песоцкий мгновенно рассвирепел. Бабские штучки! Он попытался пойти напролом, но она отстранила его с внезапной трезвостью.
— Нет. Сегодня это невозможно. Завтра, Леон… Завтра, непременно.
И добавила — просто, как о салате из креветок:
— Я ведь тоже хочу. Завтра!
И подставила щеку парализованному от ненависти Песоцкому:
— Спасибо за чудесный вечер!
Через двадцать минут Песоцкий сидел в баре «Гудини».
До этого он успел садануть сандалиями в стены своего бунгало, пнуть бесполезный двуспальный станок с извечным лотосом на подушке и громко, по-русски, выговориться про всех шведских шлюх и их шведских месячных. О том, чтобы уснуть, речи не было, и, выйдя прочь, он снова двинул в темноту. Маршрут он уже знал.
В «Гудини» Песоцкий влил в себя большую чашку двойного черного кофе и с решимостью Шварценеггера направился к бармену. С каменным лицом потребовал девочку. Бармен, та самая щеголеватая гнида с полосками-усиками на скуластом лице, кивнул с полным бесстрастием и что-то крикнул наверх.
Вместо давешней лолиты на зов вышла бывалая тайка с отвисшими грудями и надкушенным яблоком в руке. Песоцкий скрипнул зубами, но вариантов уже не было — он должен был сейчас же кого-нибудь трахнуть, иначе его разнесло бы тестостероновым взрывом по всему острову.
Он вынул две заготовленные тысячи.
Ноу, сказал бармен, улыбнувшись, — это стоит две с половиной. В злобе Песоцкий выдрал из кармана еще пятисотку, и тайка, грызя свое яблоко, кивнула в сторону лестницы.
В комнате размером с платяной шкаф она быстро вылезла из юбки и жестом показала Песоцкому на матрац на полу. Никакой кровати тут и не было. Дрожа от желания и отвращения, Песоцкий разделся и лег; тайка пристроилась рядом и начала свое рукоделие. Несчастный хотел участвовать, но о его желаниях тут никто не спрашивал: шел оплаченный процесс. Немножко поерзав на Песоцком для порядка, тайка жестом подняла клиента с матраца, а сама встала на четвереньки и оглянулась: можно.
Через две секунды она начала дежурно постанывать, отчего у Песоцкого наконец пропала потенция.
В приступе ненависти он крепко схватил тварь за загривок и вжал ее в матрац. Она вскрикнула по-настоящему и попыталась вырваться, и вот тут-то Песоцкий вмиг возбудился — и с хрипом завершил оплаченный процесс.
Он отвалился и не сразу открыл глаза. Шлюха, уже в трусиках, грызла яблоко, стоя у окна. Песоцкому вдруг почудилось, что она и не переставала его грызть все это время, и к горлу подкатила тошнота. Тварь крикнула что-то вниз, сутенер ответил, и она громко рассмеялась…
