– Просто запомни меня таким, – тихо проговорил он.
После Марьян уехал, а я стояла и смотрела вслед удаляющейся черной «Волге», и смутная тревога грызла мое сердце, как настырный червь – яблоко.
2
С английским языком я, можно сказать, крепко дружила, но, раскрыв поздно вечером после душа журналы, которые мне дал Марьян, тут же увязла. Научные термины казались полной абракадаброй. Но это был ключ, самый настоящий ключ к победе.
Глядя на страницы, покрытые английскими словами, медицинскими и химическими терминами, я невольно зауважала Марьяна. Он все это разобрал, перевел и записал в тетрадь. Перевод у меня был, оставалось только самой разобраться в теме, перефразировать и создать собственную работу.
Это был шанс сдать наконец несчастный реферат, и я взялась за дело. Легла после трех ночи, а в семь уже была на ногах. Еще немного, и я закончу работу.
Частично я переписывала с тетрадей Марьяна, частично работала сама, испытывая невероятную гордость, что справилась с такой сложной информацией.
Бабушка сказала, что ее водитель отвезет меня в университет, и велела непременно хорошо позавтракать. Сырники с домашним вареньем очень вкусны, сказала она.
Слопав пару сырников и запив их кофе, я торопливо зашнуровала ботинки, накинула на плечи светло-бежевое пальто – новый подарок бабушки – и вышла на улицу. Поежилась, удивляясь тому, как быстро наступает зима, и забралась в бабушкину «Ауди». Сегодня в моем расписании не было химии, и это невероятно радовало.
В перерыве, сидя в кафешке, я написала Марьяну в «Вайбер» и едва не свалилась со стула от счастья, когда тут же получила ответ. «Все хорошо», – писал Марьян. Еще он сообщил, что в четверг будет совет кланов и мы все должны там быть.
«Значит, будем», – ответила я ему.
Ничего странного в этот день не случилось, и даже Соломия лишь молча косо глянула на меня, когда встретила в коридоре университета. Никаких замечаний о том, какая я никчемная и бестолковая. Вечер я провела дома, у бабушки, разбирая химические термины на английском, и легла спать поздно, как всегда.
3
Я настолько погрузилась в работу над рефератом, что у меня слегка отлегло от сердца. Реальная обыденная жизнь на какое-то время заслонила весь тот сверхъестественный ужас, который творился в последнее время. Марьян писал мне в «Вайбер» и заверял, что все хорошо и он меня любит. Снежанка подробно и бестолково обсуждала своих учителей и одноклассников. Бабушка по вечерам показывала старые фотографии моего отца и кормила невероятно вкусным горьким и совершенно черным шоколадом, какого мне еще не доводилось пробовать. И казалось, что все спокойно, тихо и даже предсказуемо.
Поэтому, когда вечером в четверг на пороге бабушкиного дома появился Матвей, я слегка удивилась и даже испугалась, увидев его глаза, густо подведенные черным. В таком макияже он выходил только на бой или на опасное дело.
– Что случилось? – спросила я, быстро обняв Матвея.
– Совет. – Мой друг был краток.
– Блин, точно! А я забыла!
– Собирайся. И не забудь свой милый черный макияж.
– Некогда. Если займусь макияжем, то проторчу у зеркала не меньше часа. Просто сейчас натяну джинсы, свитер и поедем.
Матвей сверкнул разными глазами и покачал головой.
– Вот что любовь делает с людьми, – с улыбкой заметил он.
На это отвечать не стоило. Мигом собравшись, я выскочила на улицу, и мы поехали.
4
На самом деле вовсе не совет кланов привлекал меня. Там будет Марьян, и я смогу увидеть своего парня. А может, потом мы все вместе закатимся к Матвею, и моя сестра соорудит какой-нибудь интересный ужин. Реферат по химии был наконец закончен и лежал на столе в моей комнате, такой славный, умный и серьезный, что гордость буквально распирала меня, как воздух распирает воздушный шар. Пусть теперь Каролина Григорьевна хоть раз заикнется о том, что «некоторым не стоит даже соваться в медицину»! Пусть хоть словечко скажет!
Мы неслись на белом «Джуке» Матвея, и я, глядя в окно, улыбалась своим мыслям. Матвей молчал, серьезный и мрачный, как самый настоящий Ведьмак.
Остановились на соседней улице рядом с церковью Всех Святых, прошли мимо статуи сурового Климента и спустились вниз, в подвалы. На этот раз кланы решили собраться в просторном зале, где под самым потолком находились полукруглые окна, а стены были закрыты деревянными панелями.
Вдоль стен и около большого дубового стола располагались скамейки с изогнутыми металлическими ножками, за столом сидел все тот же неизменный добродушный Михайло Кобзарь со своим термосом и большой миской с печеньем.
– Угощайтесь, ребята. Сегодня, судя по всему, дело будет серьезное, – пробасил он, улыбаясь в усы.
А дело действительно обещало быть серьезным, поэтому у дальней стены я увидела отца Соломии Совинской. Он выглядел настолько представительно, что можно было подумать, будто это президент, не меньше. Строгий дорогой пиджак, синяя рубашка, чисто выбритое лицо. Голубые выразительные глаза – точь-в-точь как у Соломии! – и черные, коротко подстриженные волосы.
Отец Соломии был красив, высок и невероятно суров.
Скамьи, конечно, были ниже его достоинства, поэтому он раскинулся в кресле, скрестив ноги, и глядел в свой телефон. Рядом с ним расположились еще какие-то мужчины, которых я никогда не видела, такие же важные и представительные.
– Прямо мафиози, – прошептала я Матвею.
Возможно, отец Соломии услышал мой шепот или просто заметил, что вошел кто-то новенький, потому что поднял голову, глянул на нас – на меня так вообще уставился, словно строгий учитель, – и усталым, но звучным голосом спросил, почему на клановом совете присутствуют дети.
– Это помощники Жнеца, – проговорил Андрей, родственник Луш, который тут же оказался рядом.
– Кто их назначил? – не понял Совинский.
– Жнец и назначил.
Ответа не последовало. Совинский снова уткнулся в телефон, а мы с Матвеем пристроились на скамейке недалеко от Михайлы Кобзаря.
Народ все прибывал и прибывал. Людей набралось столько, что просторный зал показался маленьким и тесным. И я почти никого из них не знала. Большая часть были в строгих пиджаках и дорогих рубашках, от них пахло французским одеколоном и вообще какой-то иной, непонятной жизнью, с которой мне сталкиваться не приходилось.
Все приходившие здоровались с Совинским. Некоторым он отвечал и даже жал руку, а на некоторых вовсе не смотрел, словно они были продавцами сигарет из киоска, с которыми даже здороваться зазорно. Мы с Матвеем молча наблюдали за всем этим.
