Наконец последние ступени остались позади. Последняя дверь, сорванная с петли, глухо скрипнула ему вслед. Коридор, следы громадных медвежьих лап, испачканных кровью. Распахнутая входная дверь и тусклый свет вечернего солнца.
Телефон оказался в кармане, и Марьян с трудом набрал номер Снежаны. Трубку схватила Мирослава.
– Ты жив? Вы оба живы?
– Живы, – выдохнул Марьян, радуясь такому родному и любимому голосу. – Я буду часа через три у тебя дома, в твоей квартире в Старом городе. Там и встретимся. Матвей стал медведем и ушел в лес. Надо его найти.
Потом позвонил отцу. Отцовский голос прозвучал недовольно и глухо.
– Ты как? – быстро спросил он. – Сделал что следует?
– Все в порядке. Меня надо забрать у старой аптеки. Я ранен и, кажется, сейчас отключусь. Забери меня, па…
Телефон выпал из рук и остался лежать на асфальте там, где сидел, прислонившись к стене старой аптеки, Марьян.
2
Лес начинался сразу за аптекой. Это была не та чаща, где стояла старая-престарая хижина Ведьмака Стефана Левандовского. Здесь, недалеко от аптеки, начиналось лесничество, которое подступало к Старому городу, и громадному медведю не нравились тропинки, по которым он брел.
Слишком много людского запаха, слишком редко стоят деревья, и слишком ясно доносится запах бензина. Хотелось убраться отсюда, и как можно скорее.
Глухая ярость, снедавшая его совсем недавно, теперь угасала с каждым шагом. И чем дальше он шел, тем больше его увлекали совершенно другие запахи. Машины, люди, зайцы, прячущиеся за кустами. Шум близлежащего села, шум ветра и шорох листьев под ногами. Множество муравейников, а медведь любил муравейники. Пару раз он останавливался около муравьиных горок, разгребал их лапой, а потом слизывал возмущенных мурашек с гладких подушечек лап. Кисленькие муравьи перебивали вкус крови, который казался надоедливым и неприятным.
Враги повержены, и злость уходила, оставляя после себя звериное любопытство и желание забраться как можно дальше в лес. Потому медведь брел и брел. Перешел через шоссе – зарычал на мчавшуюся навстречу машину, и водитель, крутанув руль, выехал на тротуар. По узкой тропе добрался до кладбища Невинно убиенных. Названия медведь не знал, но ощущал умиротворение и спокойствие около кованой ограды.
А родной лес – густая древняя чаща с высоченными деревьями и непролазными дебрями из шиповника и жимолости – был уже совсем рядом, и медведь добрался до него почти бегом, с наслаждением втягивая знакомые запахи.
Теперь он снова был хищником, свободным и быстрым, и ничто не останавливало его. Он легко узнал собственные тропы, проложенные около месяца назад, собственные места охоты и, если бы мог улыбаться, улыбнулся бы, предвкушая удачную охоту.
Тут, в этом лесу, он питался зайцами и иногда молоденькими кабанчиками. Поедал жуков, червяков, съедобные корешки и ягоды, орехи и яблоки, росшие на диких яблонях у края леса. Еды в лесу было вдосталь, а иногда можно было пробраться к людскому селению и задрать какое-нибудь домашнее животное – это если очень хотелось крови и мяса.
Медведь углублялся в самую чащу. Добрел до могил, покрытых мраморными плитами. Зарычал, ощущая смутное беспокойство, повалил деревянные столбики на них, поскреб когтями мрамор и двинулся дальше.
Он зашел в самую глубину леса и уже почти добрался до своего логова – глубокой пещеры около ручья, когда почувствовал запах человека. Смутно знакомый запах, который заставил встревожиться и занервничать.
Медведь остановился, принюхался. Дернул ушами, переступил лапами. Человеческий запах становился все сильнее, но злости он не вызывал. Наоборот, что-то хорошее и родное было в этом запахе, поэтому медведь замедлился, а потом и вовсе остановился. Он уже слышал шаги, слышал дыхание того, кто к нему приближался, но вспомнить, кто это, не удавалось.
Человеческие мысли с трудом пробивались сквозь звериную сущность, и растерявшийся медведь покачивался на всех четырех лапах и никак не мог решить, что же ему следует делать. Убежать? Или пойти навстречу тому, кто сейчас поднимается по узкой звериной тропке?
Она вынырнула из-под раскидистой сосны и замерла около ствола, потрясенно глядя на Чугайстера. Невысокая девчонка с длинной косой и ее знакомый запах заставили медведя замереть. Он глухо зарычал, но это не был рык хищника, готового к бою. Скорее, стон души, запертой в шкуре животного.
Девчонка какое-то время стояла, глядя на него, а потом произнесла одно слово.
– Матвей! – громко сказала она, и медведь вздрогнул.
– Матвей! – снова повторила она. – Матвей! Матвей!
Она словно звала кого-то, и медведь чувствовал, что должен ответить. Это его она зовет, это он должен откликаться на имя Матвей.
«Сними капюшон, мальчик», – прозвучал внутри медведя другой голос, родной и знакомый, и животное дернулось, поднялось на задние лапы и заревело так, что деревья закачались, и поднялся ветер, и зашелестели сухие травы.
Темные облака скрыли солнце, день померк, лес наполнился тугим и грустным стоном, словно сами деревья качались и стонали от невыносимой грусти. А потом медведь вдруг пропал, и на его месте оказался высокий парень в черной толстовке с капюшоном на голове.
Парень поднял руки и снял капюшон.
– Матвей! – закричала девчонка, и он поднял глаза на Снежану.
– Ты с ума сошла, – еле проговорил Матвей, ощущая невероятную, просто смертельную усталость.
– Я тебя нашла… – пробормотала в ответ Снежана и обняла его.
Теплые руки вокруг шеи, пушистые волосы около щеки, запах кофе и печенья.
– Ты знаешь, я хочу твоего черного чая с лимоном, – пробормотал Матвей, ощущая на своей щеке мягкие губы девчонки.
– Так пошли домой. Я заварю тебе черный чай, – прошептала Снежана, глотая слезы.
– Пошли. Ты должна мне помочь, потому что сам я не дойду.
– Я держу тебя. Идем!
И Матвей сделал шаг, держась за тоненькое плечо Снежанки. А потом они зашагали вместе, покидая холодную чащу леса, и слабые лучи вечернего солнца освещали им дорогу.
Глава восемнадцатая. Мирослава
1
Сомнения терзали меня, словно черные волки из леса, и я несколько раз останавливалась, разворачивалась и принимала решение вернуться к своим парням. Вдруг им нужна моя помощь?
Кладбище Невинно убиенных давно скрылось из виду, но я делала с десяток шагов назад, замирала и принималась думать теперь уже о сестре. Снежана ведь совсем одна, и ей тоже нужен защитник.
