На показах готовой модели произошел скандал - многие члены Императорской фамилии отрицательно восприняли работу итальянского мастера. По воспоминаниям известного государственного деятеля С.Ю. Витте (1849-1915), тогда великий князь Владимир Александрович заявил, «...что он никогда не дозволит выставить памятник, вылитый по модели князя Трубецкого, так как это представляет собою карикатуру на его брата».
К противникам изготовления скульптуры добавились многие члены комиссии, и, в частности, академик А.Н. Бенуа. Вполне возможно, что предложение итальянского скульптора не воплотилось бы в металле, но ситуацию спасла вдовствующая императрица Мария Федоровна, имевшая влияние на своего сына императора Николая II. Скульптура понравилась Ее Высочеству поразительным сходством с покойным императором, и модель утвердили к отливке. Итальянский литейщик Эмилио Сперати отливал скульптуру царя в петербургской мастерской Карла Робекки, изготовление фигуры коня заказали на Обуховском сталелитейном заводе. Поисками красного гранита в Финляндии занимался архитектор А.А. Полещук, автором проекта выступил архитектор Ф.О. Шехтель, и его изготовление прошло без П. Трубецкого. На лицевой стороне постамента накладными знаками было набрано: «Императору Александру III державному основателю Великого Сибирского пути».
В газете «Русское слово» от 6 июня 1909 года (№ 128) в статье В. Варварина (В.В. Розанова) «Памятник императору Александру III» сообщалось:
«- Это что такое? - спросил я, удивленный [у С.П. Дягилева. - А. Г.].
- Это проект памятника Александру III.
И я снова взял рисунок в руки и не мог оторваться:
- Это замечательно, это замечательно! Тут все мы, вся наша Русь от 1881 до 1894 года, - чаяния, неуклюжие идеалы, „тпрр-у“, „стой“ политики и публицистики, в которой и я так старался, бывало... Да и все мы, сколько нас!!.. Боже, до чего это верно! До чего это точно! Тут и Грингмут, и М.П. Соловьев, главноуправляющий по делам печати, и Л.А. Тихомиров, и субсидируемое старообрядцем Морозовым „Русское обозрение“, которого никто не читал, оно давало только убытки. Сколько пота. <...>
И. Глыбовский. Модель памятника в мастерской скульптора.
Фото 1901 г.
Огромно, могуче, некрасиво, безобразно даже. И отрубленный хвост, - до чего нужен этот отрубленный хвост! Кажется, это у Крылова в басне кому-то отрубили хвост. нет, крысы отъели у живой щуки хвост. Так разве же у России не „отъели хвост“, несмотря на все ее Сенаты и Государственные Советы и всесословные суды, разные интендантства, старички в отставке и без отставки, и все эти адмиралтейств-крысы и т. п. и т. п., „имена же их Ты, Господи, веси“. Трубецкой ничего не читает, - верно. Ничего даже не знает, - опять верно. Но тогда, значит, он и без чтения, и без знания уловляет, однако, суть вещей, как собака „верхним чутьем“ знает о пролетевшей по воздуху птице. Трубецкой не знает фактов, не следит за политикой, не толкует о событиях и не вслушивается в то, что про события говорят; но это пока только „деревья“, ежедневное, еженедельное, ежемесячное, что от него не закрывает „леса“. Не вслушиваясь, не всматриваясь в подробности, он по виду русских людей, по фигуре русских людей, по лицам и говору русских людей, вот как собака „верхним чутьем“, - знает ту страну, то государство, тот исторический возраст государства, то счастье или несчастье, надежды или безнадежность, которые могли родить и рождают, и вот выслали за границу этих русских людей, которых он все-таки видал же! Я откажусь от своей мысли, что он здесь выразил Россию, если вы мне объясните обрубленный, „отъеденный“ или вырванный, хвост у его клячи. Ведь это - монумент! Боже, кто же не знает, что монументы сплошь бывают великолепные, что „строить памятник“ и „строить великолепие" - это синонимы? Что же могло побудить его, вдохновить руку его, повести линии. так жалкие, грустные, столь не эстетичные! <.>
Перехожу теперь к этому памятнику, который неделю назад я осмотрел в натуре. Он бесконечно обезображен пьедесталом: розовый гранит, „благородного розового цвета“, отполированный, вылизанный и вычищенный, как бонбоньерка для продажи барышне, и на нем... водружена „матушка Русь с Царем ее“.
Конь уперся. Голова упрямая и глупая. Чуть что волосы не торчат ежом. Конь не понимает, куда его понукают. Да и не хочет никуда идти. Конь - ужасный либерал: головой ни взад, ни вперед, ни в бок. „Дайте реформу, без этого не шевельнусь“. - „Будет тебе реформа!“. Больно коню: мундштук страшно распялил рот, нижняя челюсть почти под прямым углом к линии головы. Неслыханная, невиданная вещь ни на одном, ни на едином памятнике во всемирном памятовоздвигании. Попробуйте-ка объяснить это! Но ведь это - Родичев и Петрункевич в Твери, не Бог знает какой премудрый Родичев, но который вечно бурчит про себя: „Всех закатаю!“. Я сказал, что голова у коня упрямая и негениальная, „как мы все“, „как Русь“, как „наша интеллигенция“. - „Пустите к свету!“. А хвоста нет, хвост отъеден у этой умницы. Между хвостом - или, лучше сказать, „недостатком хвоста“ - и злой, оскаленной головой помещено громадное туловище с бочищами, с ножищами, с брюшищем, каких решительно ни у одной лошади нет, и Трубецкой. явно рисовал не лошадь, а черт знает что! „Вдохновение“, бессознательность!.. Именно так и нужно было: ну, какой „конь“ Россия, - свинья, а не конь. „Чудище обло“, - обмолвился где-то Третьяковский, а Радищев взял это слово в эпиграф к своему „Путешествию от Москвы до Петербурга“. Совершенно соглашаюсь, что Трубецкой ни о каком Радищеве не слыхал, но ведь пространство-то между Москвою и Петербургом, курные избы, голод, темь - те же самые сейчас, какие видел и Радищев; и Трубецкой, одним глазком посмотрев на все это, вот так же точно, как он „не читал Данте“, - инстинктивно выбрал в „верх“ под императора не коня, а „чудище обло“... Зад, - главное, какой зад у коня! Вы замечали художественный вкус у русских, у самых что ни на есть аристократических русских людей, приделывать для чего-то кучерам чудовищные зады, кладя под кафтан целую подушку. Что за идея? - объясните! Но, должно быть, какая-то историческая тенденция, „мировой** вкус, что ли. „Задом (надо бы сказать грубее) живет человек, а не головой“, - так, должно быть, изъясняют мужики господскую тенденцию к задастым кучерам. Но, вообще говоря, мы „разуму не доверяем“, и это уже что-то более обширное, чем вкус к особым кучерам, хотя удивительно гармонирующее с ним. Даже раскольники , предпочитавшие гореть, чем дать занести свои имена в статистические списки, - и они выразились в этом лошадином „заде“. Трубецкой, который, конечно, видал и удивлялся „большим крупам“ у кучеров, который что-нибудь слыхал о закопавшихся в земле раскольниках, как-нибудь видал и слыхал, хоть и не вслушиваясь, русских спорящих либералов, - все это смесил, соединил в великой безотчетности своей фантазии, своего слепого гения, слепого ума, и посадил упрямую, злую, почти ослиную голову („уперлась вниз по-ослиному“) на громадную полулошадь, полу Бог знает что. Помесь из осла, лошади и с примесью коровы. „Не затанцует“. Да, такая не затанцует; и как мундштук ни давит в нёбо, „матушка Русь“ решительно не умеет танцевать ни по чьей указке и ни под какую музыку. „Ничего не поделаешь, - говорит Всадник, - никуда не едет; одни либералишки, с которыми каши не сваришь.“. Благородный, полугрустный, точно обращенный внутрь себя, взгляд Императора удивительно передает его фигуру, его „стиль“, как я его помню; и удивительным образом это уловлено и передано в таком грубом, жестком материале, как бронза. Произошло это оттого, что взгляд Александра III был художественным центром его фигуры и, должно быть, до того выражал его душу, - ту „единую душу“, которая сказывалась и в жестах, в манерах, в постановке шеи и груди , - что, смотря лишь на эти части фигуры в бронзе, вспоминаешь и его взор. Не умею выразить, но когда смотришь от Николаевского вокзала на памятник, то хотя замечаешь, что собственно черты лица не абсолютно похожи, немножко чужды живому памятнику лица Царя , но зато „весь Царь“ необыкновенно похож на когда-то виденную, единственную, ни с кем не смешиваемую фигуру, и похож не только в фигуре, но и преимущественно в голове, и вот в этом взоре. Мне кажется, что „взор человека“ образует не одно глазное яблоко, но именно вся фигура; и ведь у впервые встречаемого человека нам кидается в глаза его „взор“ еще издали, при входе в комнату, когда мы не различили цвета его глаз и их блеска. „Взор“ - это „как глядит человек", манера, метод смотрения. И у Трубецкого Александр III „глядит" так, как мы видели, видали.
