«О берег, ставший мне дороже жизни! О море! Как счастлив я, имея позволения, приехать на эти земли. Как прекрасен день! Здесь когда-то я плавал, каждым гребком беспокоя наяд! Здесь сердце источника и волны морских водорослей. Это рай моих тихих желаний».
Профессор Тиль отмечает: «Море как сентиментальная рамка, как резонатор для ощущений одинокого человеческого существа на огромном берегу присутствует в поэмах Катулла и других авторов… И хотя многие римские поэты облекали свое отношение к морю в изысканные нежные и деликатные слова, остается неизменным факт: их излияния – это высказывания наблюдателя на берегу, который, возможно, одинок, но в сердце чувствует себя комфортно и безопасно. Все это говорит не человек, покоривший море, а тот, кто ведет с ним постоянную тяжелую борьбу, вынужден делить с ним свою жизнь».
Римляне (это свойственно и современным итальянцам) относятся к морю и всему, что с ним связано, с некоторой неприязнью. И все же именно римляне впервые ввели на всем Средиземном море организацию и дисциплину: порты и гавани, таможня, морское страхование, лихтерные перевозки, портовые сборы, причальные сборы, плата за хранение грузов на складах и т. д. – иными словами, они создали бюрократическую и коммерческую сеть, аналогичную существующей в современном мире.
Гиббон пишет: «Для римлян океан остался предметом страха, а не любопытства». Возможно, именно это заставило их стремиться к господству на нем, а не к любви и жизни в гармонии с ним. Не исключено, что такое отношение позволило им навязать внутреннему морю в высшей степени эффективную коммерческую систему. Действо, впервые приведшее их в греческие воды, – желание уничтожить пиратов на Адриатике – свидетельство их сугубо практичного подхода к морским делам. В своем отношении к морю карфагеняне были предприимчивыми торговцами, греки – рыцарями, а римляне – крестьянами, которые выходили в море только в случае крайней необходимости.
В «Сатириконе» Петрония нувориш Трималхион рассказывает, как разбогател: «Вздумалось мне торговать. Чтобы не затягивать рассказа, скажу кратко: снарядил я пять кораблей, нагрузил их вином – оно тогда на вес золота было – и отправил в Рим. Но подумайте, какая неудача, все потонули. Это вам не сказки, а чистая быль. В один день Нептун поглотил тридцать миллионов сестерциев. Вы думаете, я пал духом? Ей-ей, даже не поморщился от этого убытка. Как ни в чем не бывало снарядили другие корабли, больше и крепче, и с большей удачей, так что никто меня за человека малодушного почесть не мог. Знаете, чем больше корабль, тем он крепче. Опять нагрузил я их вином, свининой, благовониями, рабами. Тут Фортуната [его супруга] доброе дело сделала: продала все свои драгоценности, все свои наряды и мне сто золотых в руку положила. Это были дрожжи моего богатства. Чего боги хотят, то быстро делается. В первую же поездку округлил я десять миллионов. Тотчас же выкупил я все прежние земли моего патрона. Домик построил, рабов, скота накупил. К чему бы я ни прикасался, все вырастало, словно медовый сот. А когда я стал богаче, чем все сограждане, вместе взятые, тогда – руки прочь. Торговлю бросил я и стал вести дела через вольноотпущенников. …Вот какова моя судьба. И если удастся мне еще до самой Апулии имения расширить, тогда я могу сказать, что довольно пожил».
Так Петроний, высмеивая новый класс богатых вольноотпущенников, одновременно убедительно изображает человеческий тип, который в дни империи занимался морской торговлей. Но что можно сказать о самих моряках? Откуда римляне набирали команды, которыми оснащали военно-морские суда империи? Ответ дает словосочетание, часто встречающееся в латинской литературе – sociI navales – военно-морские союзники. В отличие от Карфагена, где сами жители города служили на флоте, а армия была в основном наемнической, римские горожане формировали свою армию, а военно-морской флот доверяли союзникам. Словосочетание sociI navales стало стереотипом и обычно использовалось по отношению к командам каждого судна, и гребцам, и морякам. Родос и Пергам (ныне Бергама), союзники Рима и важные военно-морские державы, регулярно обеспечивали большую часть римского военно-морского флота и в последние дни республики, и во времена империи.
Как отметил профессор Тиль, служба в армии, то есть служба легионеров, считалась «честью для гражданина, а служба на море – наоборот, неизбежным злом». В Греции и Карфагене, с другой стороны, военно-морская служба с древности считалась частью обязанностей местного населения (хотя это правда, что в Греции всегда лучше было стать кавалеристом). В Риме тоже equites – «рыцари» – были горожанами, принадлежащими к высшему классу. На протяжении веков не подвергалась сомнению аксиома: все, что стоит денег – лошади, доспехи, личное оружие, – это знаки отличия, которые ставят человека над большинством, которое может себе позволить только обувь и меч, или держаться за валек весла. Факт, что Рим был основан на сельскохозяйственной культуре, на неуступчивых независимых мелких земельных собственниках, был главной причиной того, что местное население считало службу в армии, то есть на земле, своим долгом, а к морю относилось как к чуждой стихии.
Все же, хотя римляне не были моряками по натуре, существенная часть торгового флота обеспечивалась местными командами. Греки, жившие в Южной Италии задолго до подъема Рима, помогли снабдить командами итальянские суда. То же самое можно сказать о жителях Этрурии, неитальянцах, доминировавших в прибрежной торговле запада Италии еще до того, как карфагенский флот вошел в Тирренское море.
Именно греки, и даже такие разгромленные семитские народы, как карфагеняне, очень часто служили на римских кораблях. По словам профессора Тиля, «до века Каракаллы среди морских команд… не было римских граждан, не было итальянцев, и во времена империи служба на флоте считалась ниже, чем в сухопутной армии, в точности так же, как было во времена республики». Представляется особенно интересным, что на двух главных римских флотах, один в Мизенуме (совр. Мизено) на Неаполитанском заливе, а другой – в Равенне, на адриатическом побережье, охранявших землю римлян, служили в основном иностранцы. Трудно представить себе любую другую империю – Британию в XIX веке, например, – на главных флотах которой служили бы исключительно иностранцы. А в Риме было именно так.
Сами команды делились на две категории (которые возникли еще в финикийские и греческие времена). Общий термин nautae – матросы, моряки, который часто встречается в латинской литературе, используется настолько свободно, что к нему можно отнести почти всех людей на судне, от палубного матроса до капитана. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что он обычно относится к морякам, которые работали с парусами и остальной палубной оснасткой и такелажем. Рулевой – кормчий – важная фигура на любом судне – называется gubernator – от этой должности, собственно, и пошло слово «губернатор».
На переходе от одного порта к другому моряки работали в четыре смены – вахты. Предположительно, две группы людей отдыхали, одна готовилась приступить к своим обязанностям и одна работала – занималась парусами и вела наблюдение. Греческие и римские торговые суда часто буксировали за собой scaffa – многоцелевую плоскодонную гребную лодку, которая использовалась для перетаскивания швартовных концов при входе в гавань, а также транспортировки пассажиров и грузов. Один из вахтенных матросов всегда находился на этой лодке, предположительно, чтобы служить за процессом буксировки. Другой класс моряков иногда называется mesonautae – дословно – «полуматросы». Тем самым подчеркивается их более низкий ранг по сравнению с nautae, вероятно, между ними была разница, как между простым матросом и матросом первого класса.
