То же самое могли и должны были сделать мы весною 1915 года.
Мне говорили, что Радко-Дмитриев считал такой маневр наилучшим ответом на возможное решительное наступление противника и предлагал этот способ штабу Юго-Западного фронта. Но разумный голос командующего 3-й армией оказался голосом вопиющего в пустыне…
После того как мы были сдвинуты силою с места, не без понятного общего расстройства, нам вместо подкреплений (их и не было поблизости) слали систематически одно стереотипное и сердитое приказание из Ставки: «Держаться во что бы то ни стало!» и «Ни шагу назад!».
В этот злосчастный период во главе Юго-Западного фронта продолжал стоять генерал-адъютант Иванов, но стратега Алексеева при нем сменил генерал Владимир Драгомиров, бывший начальник штаба 3-й армии.
Алексеев уехал командовать Северо-Западным фронтом. Драгомиров не обладал способностью Алексеева рассуждать холодно и проявлять в своих расчетах выдержку. Его обвиняли в нервности и во вредной импульсивности.
Тем не менее едва ли он один повинен в том, что произошло; план наступать левым флангом в Венгрию зародился и упрямо поддерживался еще при Алексееве. Напрасно также Ставка валила потом всю ответственность на Иванова и на Радко-Дмитриева за неукрепление тыловой полосы 3-й армии.
Спрашивается, о чем же думало Верховное Командование в течение трех-четырех месяцев, во время которых наша беспомощность выяснилась хотя бы в виде постоянной торговли между фронтом и Ставкой о резервах? Если Ставка держалась политики невмешательства, то перед лицом несчастной, сделавшейся безоружной русской армии это было не предоставлением пресловутой свободы действий, а преступлением.
Припомним, что командир пехотного полка, на основании одних только своих скудных сведений, пришел в ужас от наступательного замысла фронта. И попробовал ударить в тревожный колокол! Это случилось примерно за полтора месяца до удара Макензена. Но в Ставке должны были знать обстановку подробнее и испугаться нашего безрассудного плана гораздо раньше!
Неверно и утверждение в оправдание Ставки (книга Ю. Данилова), что о готовившемся ударе против 3-й армии узнали только «в середине апреля» (по новому стилю, по старому – в начале) и потому не могли принять меры. Как я уже говорил выше, войска непрерывно доносили о разных симптомах, которые накапливались, начиная с конца февраля. Все это казалось столь необычайным и подозрительным, что тут не нужно было и авиации, на отсутствие которой жалостливо ссылается Ю. Данилов.
Укрепление тылов армий нельзя было предоставить на единоличное усмотрение их штабов, в распоряжении которых не хватило бы и средств. Тут, конечно, требовался фронтовой план, в зависимости от возможной постановки задач армиям в случае необходимости подаваться с боем назад.
Так как ничего серьезного и согласованного не было в этом отношении ни придумано, ни подготовлено высшими инстанциями, можно заключить, что наверху господствовал оптимизм и легкомыслие – результат осенних блестящих побед в Галиции. Легкомыслие это едва ли было не под стать сухомлиновскому, который объявил в начале войны, что «у нас все готово и всего в изобилии».
Но вернемся к нашему отступлению. Я записывал свои впечатления без карты и без точных справок о датах и т. п., поэтому я могу дать только общий абрис операции, сохраняя верность основных ее черт. Отходили мы шаг за шагом, по ночам, иногда коротким пехотным переходом, иногда усиленным, чтобы оторваться от наседавшего противника и успеть устроиться на новой позиции.
Общее направление для 10-го корпуса получилось примерно на Пильзно, Ржешув и далее к нижнему течению реки Сан (Ниско?).
Днем дрались – удавалось продержаться на некоторых рубежах два и более дней, – ночью шли.
Несмотря на чрезвычайную усталость и огромные потери, дух войск не падал. Это было подлинное чудо! Трудность управления увеличивалась от включения в участки дивизии случайных чужих частей и оттого, что в разгар боя приходила свирепая депеша: «Ни шагу назад!» Между тем мы отлично знали, что отойти все-таки придется, даже если на нашем участке дневные атаки противника будут отбиты. Важно было быть готовым к этому и заблаговременно распорядиться. Я выработал следующий прием:
Как только завязывался наш очередной дневной бой, я решал по карте, на основании общих данных об обстановке, добываемых от штаба корпуса, в каком направлении и по каким путям нам придется отходить в случае, если этого потребуют обстоятельства. Сообразно с этим моим решением, в котором, само собою понятно, рядом с твердыми фактами стояли и догадки, я составлял полевые записки с инструкциями командирам полков и артиллерии, что делать и по какой дороге идти по получении приказания об отходе. Записки эти доставлялись задолго до темноты по адресу в строго секретном порядке. Таким образом, начальники частей в свою очередь получали возможность заблаговременно обдумать порядок выхода из боя и дальнейшего отступления.
Замечательно, что «догадочная» часть моих решений всегда оказывалась правильной и в записки ни разу не пришлось вносить второпях какие-либо коренные изменения. Это в высшей степени способствовало упрощению сложных операций вывода войск из боя. Действия пехоты и артиллерии, прикрытие последней, выделение арьергардов, маскирование отхода разведчиками и другими мерами – все это выходило согласованным и четким.
Штабу дивизии оставалось затем только регулировать детали в зависимости от частностей, вторгавшихся в нашу схему. Как бы ни была трудна обстановка, эта техника управления, с которой быстро освоились все старшие чины дивизии, оправдывала себя. Мы никогда не чувствовали себя захваченными врасплох и ни на минуту не потеряли связи друг с другом. А это могло случиться так легко!
Странно, что на верхах плохо отдавали себе отчет в невозможности остановить обвалившуюся на нас лавину, как по мановению жезла, при нашей бедности решительно во всем. Даже целая свежая армия, если бы таковая оказалась в готовности, не смогла бы повернуть дело в нашу пользу без снарядов и массы пулеметов.
В тылу правого крыла Юго-Западного фронта имелись два естественных рубежа, на которых предполагали устроиться и дать последний отпор противнику: линии рек Вислока и Сан. Но, раз прорвав наш фронт в одном месте, противник расширял этот прорыв и искал случая прорвать в другом. Если нам удавалось, отойдя, выпрямить линию, она оказывалась вогнутой в наше расположение где-нибудь рядом, фланг или фланги попадали под угрозу и ничего не оставалось, как отступать дальше. Только при этой тактике нам удалось избежать окружения и пленения целых дивизий или даже корпусов.
Ю. Данилов в своих воспоминаниях признается, что в воображении Ставки пределом нашего отхода считалась линия реки Вислока – два перехода к востоку от линии Дунайца. Можно думать, что после того, как мы не удержались на этом первом значительном рубеже, в Ставке начали сердиться на войска и обвинять их в недостаточном упорстве. Войска, потерявшие уже до половины своего состава, немало орудий и дравшиеся по-прежнему с гомеопатической порцией артиллерийских снарядов и пулеметов!
