Еще тяжелее была убыль офицеров. В Козловском полку, например, целыми оказалось десять офицеров. На роту приходилось по одному офицеру. Среди них едва ли не большинство были прапорщики, то есть скороспелые офицеры военного времени.
И еще хуже, пожалуй, обстояло дело с имуществом. Пулеметов, которых вообще у нас далеко не хватало (вступили в войну с жалкими восемью пулеметами на полк!), почти не осталось. То же самое произошло с полевыми телефонами и запасами проволоки – телефонной и мотками колючей для искусственных препятствий. На восстановление всего этого требовалось время.
Между тем подступали новые бои. Кое-что удалось получить; подъехало несколько офицеров и пришли кое-какие пополнения (вопрос этот в тылу был налажен недурно), но не хватало ружей!
Снарядный голод в артиллерии продолжался; после интенсивного расхода их в течение десятидневной операции он обострился. На линии реки Сан было буквально запрещено стрелять «без крайней необходимости».
Саввич поручил мне составить реляцию о действиях дивизии во время отступления. Каждая минута была свежа в памяти, и нужные документы были под рукой. Тишина на фронте позволила сосредоточиться и серьезно засесть за составление описания. Получилось оно довольно детальным, обоснованным и должно было бы удовлетворить будущего историка; во всяком случае помочь ему разобраться в живо менявшейся обстановке и в путанице мелькавших событий.
Оригинал послали по командной лестнице наверх, но я сохранил для себя копию, о пропаже которой сожалею. Уцелел ли где-нибудь оригинал, попал ли в какой-нибудь советский исторический архив или подвергся участи большинства документов, погибших в первые месяцы большевистской революции?
В последних числах апреля на этой мирной стоянке пришли почти в одно и то же время, одна за другой, две телеграммы обо мне: первая предлагала мне должность командующего лейб-гвардии Измайловским полком; вторая – генерал-квартирмейстера 3-й армии.
В первом случае вспомнил обо мне, вероятно, генерал-адъютант Безобразов, командир Гвардейского корпуса, с которым мы познакомились на летних пулеметных сборах корпуса (я дважды, в 1913 и в 1914 годах был начальником штаба этих сборов).
В втором случае – А. К. Байов, мой сослуживец по Академии, теперь начальник штаба 3-й армии. Помнил меня, наверное, и командовавший армией Радко-Дмитриев, вызвавший меня для командования полком.
Я без колебаний принял первое – строевое – предложение. Было приятно вернуться в родной Гвардейский корпус и быть, наконец, назначенным командиром полка, да еще такого старого.
Вскоре после этого 31-ю дивизию сдвинули с места вдоль по Сану на юг и снова в пределы Галиции (к Сеняве?). Мы должны были совершить усиленный марш ночью и принять участие в контратаке против прорвавшегося на том участке противника. Помнится, с нашим маленьким числом и маленькими средствами мы не смогли достичь заметного успеха, но все же остановили австрийцев на назначенном рубеже.
Затем нас еще передвинули в том же районе; кажется, что даже вызвали на время в резерв.
Здесь была получена телеграмма, что 9 мая (старого стиля) состоялся Высочайший приказ о моем назначении командующим Измайловским полком. Мой пятинедельный опыт начальствования штабом дивизии и управления дивизией в незаурядной боевой обстановке кончился.
Задержавшись на три-четыре дня, чтобы сдать дела, я сердечно и с сожалением простился с Александром Сергеевичем Саввичем. Мы расстались – как жили и работали – друзьями.
Командование лейб-гвардии Измайловским полком
В мае 1915 года полк стоял на позициях под Ломжей.
Приехал я в этот пыльный тогда городок 5 июня. Навестил брата, исполнявшего должность генерал-квартирмейстера 12-й армии, и представился Безобразову, командиру Гвардейского корпуса.
Генерал, знавший меня по пулеметным сборам гвардии, встретил ласково, но предупредил:
– Вы принимаете трудный полк!
В штабе корпуса было много знакомых и совсем петербургская атмосфера. Б. А. Энгельгардт, бывший член Думы, а теперь офицер для поручений при штабе, рассказал, как вершились дела в нем при графе Ностице:
– Мы обсуждали операции на французском языке, как генералы 12-го года.
В какой-то казенной бричке я поехал к полку через штаб 1-й гвардейской дивизии и там представился генералу Гольтгоеру, бригадиру, исполнявшему обязанности начальника дивизии. Настоящий серьезно заболел и был эвакуирован.
Гольтгоер накормил меня завтраком, но о полке не говорил – быть может, потому, что тут же за столом сидел измайловский полковник Офросимов, заведовавший чем-то хозяйственным при штабе дивизии.
Полк находился в резерве, что было удобно для его приема; штаб стоял в помещичьем доме Кисельницы.
О своем вступлении в командование я отдал приказ 6 июня.
Было неизвестно, от кого я принимал полк. Оказалось, что в штабе полка орудовал импровизированный парламент, состоявший, кроме чинов штаба, из всех четырех батальонных командиров и двух вольноопределяющихся унтер-офицеров из команды конных разведчиков. Вся эта компания жила и заседала в штабе полка.
Когда я приказал обратиться каждому к исполнению своих прямых обязанностей, мне показалось, что это было встречено с удивлением и неодобрением. Впрочем, я думаю, что полковой адъютант Н. Н. Порохов и заведовавший оперативной частью И. В. Белозеров понимали странность управления, установившегося в полку, и благословляли исчезновение «депутатов», превращавших штаб полка в род клуба. Полк существовал без настоящего хозяина почти четыре месяца. Мой предшественник генерал Круглевский был ранен в феврале. Ему пришлось отнять руку. На возвращение его не было надежды, но тем не менее с назначением преемника тянули.
Состояние полка в сборе в тылу позиций позволило принять его в строю. Батальоны были выстроены в резервных колоннах, в двух местах, чтобы не было слишком большого скопления. Хотя бомбардировка с воздуха находилась тогда в самом зачаточном состоянии, все же наши густые сомкнутые колонны могли привлечь внимание и соблазнить какого-нибудь случайного немецкого летчика.
Впечатление от сомкнутого строя полка получилось плачевное. Батальоны и роты были плохо выровнены по фронту и в затылок; стояли они на неправильных, неровных дистанциях и интервалах.
Снаряжение у солдат было пригнано кое-как и разнообразно. Люди стояли мешковато и не выказывали никакого подъема при виде нового командира.
Офицеры не отставали от солдат и смотрели «буками».
В двух ротах были заявлены претензии, потом, при разборе, оказавшиеся правильными. Заявление жалоб считалось в войсках, и не без основания, признаком внутреннего беспорядка части.
Во время моего обхода рот люди шевелились и даже слышались разговоры. В одной роте пример этому подавал сам фельдфебель, которого я должен был тут же подтянуть.
Если в строевой части полка все показалось мне нестроевым, то в тыловой, нестроевой, к моему великому удивлению и неожиданному удовольствию, все оказалось в отличном строевом порядке. Единственная часть, которая представилась мне молодцевато и по-гвардейски, – была хозяйственная, с ее тыловыми командами, обозными и нестроевой ротой. Этой частью заправлял молодой и энергичный капитан А. В. Есимонтовский. Постоянное отделение от полка и самостоятельность позволяли начальнику хозяйственной части, если он хотел и умел, лепить из нее часть «по своему образу и подобию». А так как А. В. Есимонтовский любил во всем отчетливость и нарядность, то и вверенные ему обозные и мастеровые легко перещеголяли своих запущенных строевых собратьев.
