Наконец, неудачи австро-германцев на русском фронте и германцев под Верденом послужили причиной замены руководителя германской стратегии 1916 года Фалькенгейна стариком Гинденбургом в компании с Людендорфом.
Велики были потери, понесенные русской армией в течение летних и осенних операций; закончились они в ноябре красивой победой 9-й армии в Буковине. Являлся вопрос – могли ли мы позволить себе роскошь таких потерь?
После того как все на нашем фронте успокоилось, Брусилов собрал в Бердичеве совещание всех командующих армиями на Юго-Западном фронте. Гурко взял на это совещание и меня. Поехали особым поездом. Я – с толстым портфелем всевозможных справок.
Совещание состоялось в поезде Главнокомандующего, а после него там же – обед. Я встретил впервые после начала войны Д. Г. Щербачева, ставшего с тех пор командующим 7-й армией, генерал-адъютантом, имевшим не только маленького Георгия на груди, но и большого – на шее.
На совещании наметили план на зиму – готовиться к весеннему наступлению – и остановились на нуждах армии, чтобы их удовлетворить.
Технически мы становились сильнее, но возник вопрос «морали».
Начиная с октября в окопы стали проникать листки революционного направления. В них велась, прежде всего, антивоенная пропаганда, издалека подготавливавшая дорогу для большевистского лозунга: «мир без аннексий и контрибуций».
Штабам и войсковым командирам прибавились еще одна забота: борьба с этим просачивающимся ядом и пресечение притока прокламаций. Несмотря на принимаемые меры, пропаганда медленно, но верно делала свое дело, и на фронте имели место, хотя и редко, случаи неповиновения и нарушения дисциплины. Был такой случай и в нашей Особой армии. Пострадал командовавший второочередной дивизией генерал Генерального штаба. Отрешенный от командования несчастный козел отпущения был в отчаянии и плакал у меня в кабинете настоящими слезами! Но выручить его было не в моих силах. Я только сделал все, что мог, чтобы поддержать беднягу нравственно, огладить его, объясняя трудное положение в этом вопросе командующего армией.
В оперативном отношении Особая армия, как почти и все остальные на русском фронте, на пороге третьей зимы осела в своих окопах и приступила к их усовершенствованию. Вернулись к позиционной войне. Части получали подкрепления и приводились если не в штатный, то в более сильный состав. Но в этих подкреплениях заключался и элемент ослабления: солдаты были уже не те, что прежде; обучение и воспитание в тылу были далекими от совершенства; офицеры постепенно вырождались в армию «прапорщиков», среди которых появились и будущие демагоги первой и второй революций будущего года. Наконец, именно через эти пополнения доставлялись в армию упомянутые выше листовки.
Жизнь в штабе вошла в известную рутину. Гурко ездил на позиции, тщательно знакомился с ними и с начальниками и, возвращаясь, думал о том, как можно усилить тот или другой участок. Составлялись инструкции и приказы (тактические обыкновенно поручались мне и чаще всего утверждались Гурко в моей редакции без поправок). И, конечно, шли очередные доклады.
Случалось, Гурко командировал меня на позиции. Однажды пришлось объехать и обойти длинный участок, побывав и в передовом окопе в расстоянии трех десятков шагов от выдвинутого неприятельского. Какой-то грузный немец в каске приподнялся из окопа с бревном на плече. Свистнула откуда-то наша пуля. Немец спрятался, а из окопа просвистало несколько ответных германских пуль.
В этот период затишья я решил испробовать воздушный полет, для чего вручил себя в руки подчиненного мне командира авиационного отряда. На аэродроме меня одели в особый костюм, маску и т. п. Я только что кончил этот маскарад и вышел из ангара, как прилетел немец и пронесся над нами так низко, что ничего не стоило бы его подстрелить, будь под рукой готовый пулемет. Но пока люди бросились за пулеметом, немец поднялся ввысь и улетел. Он не стрелял и не бросил бомбы. Нужно думать, что он не мог этого сделать, будучи в каком-то затруднении, заставившем его так снизиться на несколько секунд над нашим аэродромом.
Почувствовав, что упустили немца, мы с моим капитаном поднялись, в свою очередь, и полетели к неприятельским позициям. Я помещался позади пилота, в очень неудачном положении, в открытом треугольнике хвоста; в моем распоряжении был легкий пулемет Льюиса – «на всякий случай». Чувство при подъеме испытывалось странное – совершенно незаметное отделение от земли. Потом – географическая карта с ее линиями и планами. Интересно, что принятые у нас для карт условные знаки лесов, деревень и полей совершенно походили на их вид с большой высоты. Но мне с непривычки все же трудно было ориентироваться по имевшейся у меня карте. Разговаривать с пилотом было нельзя из-за страшного шума; когда я орал ему во все горло в ухо, прочно закрытое наушниками маски, мои слова подхватывало сильное течение воздуха, который мы рассекали, и слова эти уносились куда-то ветром! Думаю, что все это было по сравнению с теперешним очень первобытным. Полетав с час над позициями, мы повернули домой и благополучно спустились на аэродроме. Мы не встретили в воздухе ни одного неприятельского самолета.
При спуске земля как-то неожиданно подбежала под аппарат; вот мы ее коснулись и плавным движением вдоль аэродрома дошли до остановки.
После этого полета я порядочно оглох и отделался от глухоты и шума в ушах только через несколько дней.
С тех пор мне никогда больше не привелось летать.
Помимо моих прямых обязанностей, на меня возлагались изредка и поручения вне области генерал-квартирмейстера. Так, однажды Гурко приказал мне осмотреть некоторые лечебные заведения, расположенные в Луцке, и навести страх на те, где я замечу халатную постановку дела. В одном случае этим разрешением пришлось воспользоваться.
В свободное время, благодаря стоянке в городе, можно было пойти в кинематограф. Фильмы были неважные, техника тогда вообще хромала, но все же представляли развлечение. Помню, я видел фильм «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда.
Мирная атмосфера, водворившаяся в Луцке, лишь изредка нарушаемая воздушными налетами противника, вызвала приезд некоторого числа жен штабных офицеров. Образовалось даже нечто вроде «салона» в квартирке моложавой и недурненькой жены полковника Ш., ведавшего подвижным магазином Офицерского экономического общества гвардии.
Приехала и жена начальника штаба. Она поместилась отдельно от мужа и работала в одном из госпиталей. Жена Гурко, видная и умная дама, была энергичной начальницей передового санитарного отряда на нашем фронте и жила вблизи позиций, навещая мужа в Луцке время от времени. После революции, когда Гурко выехал из России, изгнанный Керенским, супруги Гурко перебрались во Францию «кончать войну». Там жена Гурко и погибла, убитая случайной бомбой с аэроплана во время работы на перевязочном пункте.
В конце октября заболел от переутомления начальник штаба Верховного Главнокомандующего М. В. Алексеев и получил от Государя отпуск для поправления здоровья на Кавказ. В начале ноября генерал Гурко был вызван в Ставку, чтобы заменить его на время болезни.
