Даже в смысле глубины уступленной нами территории, около ста километров, это оказалось меньше, чем уступили нам австрийцы на Волыни и в Подолии год тому назад. И в австрийской армии того времени не было ни революции, ни комитетов, ни солдатских резолюций!
Стоит отметить, что ко дню атаки на наш внешний фронт под Тарнополем, 6 июля, большевики точно нарочно подогнали атаку нашего внутреннего – в Петербурге. Восстание сорвалось, но послужило хорошей репетицией и смотром сил, которые решительно восторжествуют через четыре месяца.
Гораздо более Юго-Западного фронта был потрясен сам Керенский, которого едва успели провозгласить организатором победы в Петербурге, как эти лавры рассыпались в труху.
Виновниками были, разумеется, объявлены генералы. Начались смещения и перетасовки. Уже 8 июля Гутор был уволен и Главнокомандующим Юго-Западного фронта назначен из 8-й армии генерал Корнилов. 10-го или 11-го Эрдели и Балуев перемещены один на место другого. Командующий 7-й армии Белькович заменен Селивачевым.
Штаб 11-й армии находился в Тарнополе с 7 июля дня три, после чего вернулся в Кременец. Сюда вечером 10 июля, когда войска левого крыла армии отошли на линию реки Стрыпы, приехал из Особой армии Балуев. Вторично я оказался у него в ближайшем подчинении. Он привез с собою Н. В. Соллогуба, моего способного помощника в штабе Особой армии. Оба они немедленно выехали на фронт, на наиболее запутанный его участок, чтобы разобраться на месте в обстановке. На другой день, 12 июля, Балуев, в ужасе от виденных им условий и отношений в войсках, составил и послал энергичную телеграмму, по команде и прямо военному министру.
Копия этой длинной, в две страницы, телеграммы случайно у меня сохранилась. Я не привожу ее, так как в ней говорилось то, на что не раз уже мною указывалось в этой главе по вопросу о безобразном духовном состоянии войск. В заключение Балуев не предлагал, а требовал единственно возможного средства: восстановления дисциплины, введения полевых судов за ее нарушение и прекращения какой бы то ни было политической пропаганды в армии. О том же доносил Эрдели Гутору еще 23 июня, до неприятельского контрудара, только теперь раскрывшего глаза революционным оптимистам на невозможность одновременно митинговать и успешно воевать.
После 12 июля фронт 11-й армии начал упрочиваться; противник удовлетворился достигнутым.
Керенский, ставший с начала июля официально премьером в кабинете Временного правительства, вдруг и сам поверил в необходимость вернуться к старым военным порядкам. Все указывали на волю и твердость Корнилова. Он и был назначен 19 июля Главнокомандующим вместо Брусилова, слишком долго старавшегося «идти в ногу» с революцией. Это вызвало другие перемещения. Деникин с Западного фронта был переведен со всем штабом на Юго-Западный, а на его место назначен Балуев, получив в подчинение целиком штаб Юго-Западного фронта, который должен был из Бердичева переехать в Минск.
Чем было объяснить эту пересадку штабов? Последствия позволяют думать, что Корнилов возлагал известные надежды на Деникина, а тот отказывался работать в этом направлении с чужим штабом.
Таким образом, я прослужил в 11-й армии с Балуевым всего недели две. На его место в первых числах августа был назначен командир 7-го кавалерийского корпуса генерал Федор Федорович Рерберг – брат Петра Федоровича, бывшего начальником штаба 10-го корпуса, когда я командовал в Галиции в рядах этого корпуса Козловским полком.
Одновременно с наступавшим постепенно боевым затишьем на фронте стало сказываться вступление в главное командование Корнилова, решительные меры которого постепенно установили в войсках политическое затишье. Керенский был вынужден пойти на уступки, восстанавливавшие власть военных начальников, а заменивший его на должности военного министра террорист и убийца Борис Савинков приезжал на фронт, чтобы поддавать в этом контрреволюционном смысле «перцу» старшему командному составу; последний поощрялся в области мероприятий по насаждению дисциплины и подавлению комитетов. Они вскоре явились почти единственным воспоминанием о революционной организации; на отмену комитетов вожди не рискнули, но значение их резко упало, а перевыборы превратили их в послушные органы военного управления.
Введение полевых судов и несколько смертных приговоров подействовали на солдатскую массу мгновенно и лучше, чем уговоры и длинные разъяснения. Быстрота, с которой совершилась перемена, казалась волшебной. Через какие-нибудь 2–3 недели армию нельзя было узнать. Командный состав вздохнул свободно и мог начать продуктивно работать над приведением в привычный внутренний порядок вверенных ему частей.
В начале августа на Юго-Западном фронте были произведены некоторые перегруппировки. 11-я армия получила участок примерно между двумя станциями, граничившими с Австро-Венгрией до войны – Радзивиловым и Волочиском. Штаб армии был переведен из флангового Кременца за середину фронта армии, в Старо-Константинов. В этом своем положении армия непосредственно прикрывала Бердичев, где находился по-прежнему штаб фронта; штаб армии был расположен теперь на прямой линии между серединой армейских позиций и главной квартирой Деникина, нового Главнокомандующего фронтом.
В Старо-Константинове нам отвели широкий квартал каких-то казенных домов и бараков вне города, примерно в версте от него. Здесь был оазис зелени среди плоских, голых и пыльных окрестностей. Устроились штабные учреждения, личный состав и наши лошади с большим удобством. Я помещался в просторном одноэтажном деревянном доме вместе с командующим армией, причем служебными кабинетами нам служили два соседних зала, каждый в несколько окон. Я имел возможность устроить у себя, на козлах, нечто вроде помоста и разложить на нем огромную оперативную карту крупного масштаба.
Но ни к каким новым операциям против внешнего врага мы уже не готовились. Карта служила больше для составления исторических описаний того, что мы пережили в июне и июле, в ответ на запросы сверху, где искали «стрелочника».
В Старо-Константинов прибыл наконец ко мне генерал-квартирмейстер, хотя и в полковничьем чине. Мне удалось получить на эту должность моего старого и способного помощника – Н. В. Соллогуба.
Он перевел за собой из Особой армии хорошо известных мне молодых офицеров оперативного отделения. С их приездом наладилась в отделе генерал-квартирмейстера знакомая, деловая и спокойная атмосфера. Удобно и приятно было работать и с ровным Ф. Ф. Рербергом. Удалось включить в штаб армии одного измайловца (В. Б. Фомина) и одного лейб-егеря, В. А. Каменского, адъютантом ко мне; симпатичный и толковый офицер этот состоял в первом батальоне лейб-гвардии Егерского полка летом 1913 года, когда я командовал батальоном.
К сожалению, этому благополучию – вверх и вниз – не было суждено принести какие-либо плоды. Наступившее спокойствие оказалось затишьем перед внутренней бурей.
Создавшееся в августе разделение власти в новорожденном новом и все еще безымянном государственном устройстве между Керенским и Корниловым не обещало успеха. По мере того как Корнилов забирал в свои твердые руки фронт, то есть почти все мужское население России, способное владеть оружием, Керенский начинал чувствовать, что его роль как главы правительства подходит к концу. Этот самодовольный революционный карьерист, которого взмыл наверх случай – мартовский сумбур, успел испить из сладкой чаши власти и опьянеть. Он не желал теперь отступить в тень и оказаться в положении номинального и беспомощного демократического вождя. Успел он также искренно поверить в свои таланты, чары и в свою светлую звезду.
