Мне предложили корпус.
Принимать его в условиях развала, восстановленного Керенским, не представлялось заманчивым. Все на фронте, войска и штабы, люди и вещи, как-то сразу полиняли и перестали иметь вид настоящего. Сколько еще времени могла продолжиться явная агония армии, сказать тогда было трудно. Но только крайние оптимисты могли еще верить в «продолжение войны до победоносного конца» в этой обстановке безделья, преследований командного состава и нескончаемых препирательств.
В первых числах сентября, между тем, Военная академия в лице ее нового выборного начальника А. И. Андогского стремилась войти в связь со старым учебным персоналом. В течение года она функционировала в виде скорее сокращенных высших курсов при случайном подборе преподавателей. С осени 1917 года собирались открыть занятия в широком масштабе довоенного времени.
Для этого нужно было привлечь прежних профессоров и преподавателей.
Зная о предпринимавшихся шагах в этом направлении, я решил соединиться из Бердичева с Андогским по прямому проводу и предложить свои услуги.
Младший мой сослуживец по Академии Андогский случайно, благодаря Керенскому, выскочивший в ее начальники, встретил мое предложение с энтузиазмом. В несколько минут дело было решено. Я возвращался в Академию ординарным профессором, и приказ, сказал мне Андогский, «последует через два-три дня».
Так оно и случилось.
Соллогуб тоже не пожелал остаться на фронте и решил вместе со мной ехать в Петербург, где рассчитывал получить то или иное назначение.
Ехали туда же бывший командующий 7-й армией генерал Селивачев со своим начальником штаба графом Каменским – оба отставленные.
Благодаря связям в штабе фронта нам удалось раздобыть отдельный вагон-микст 2-го и 3-го класса, который прицепили к поезду и предоставили в наше полное распоряжение. Мы отлично в нем устроились со своими денщиками и всем своим полевым багажом.
Итак, война кончилась для меня в том самом Бердичеве, в котором она началась три года тому назад. В эти годы я побывал в Галиции, доходил до Карпат и до Кракова, бился со своими козловцами под фортами Перемышля; перебросился на север, в Привислинский край, под Ломжу и потом – к Холму, на подступах к которому отразил с измайловцами под Красноставом атаку прусской гвардии; отсюда, с боями, через Брест-Литовск к Вильне; передышка на позициях под Сморгонью; зима снова в Галиции; маршировка и перевозка с остановками снова на север – к Режице, на подступы к Пскову и Петербургу; пешком на юг, к Молодечно, и оттуда под Луцк; попал в третий раз в Галицию, под Тарнополь… И, наконец, далее, через Волынь и Подолию – в Бердичев…
Круг завершился после всего этого калейдоскопа у разбитого корыта…
Ехали мы до Петербурга благополучно, хотя и медленно, с пересадками, которые для нас, однако, были только перецепками и не нарушали нашего дорожного комфорта.
Денщики бегали на станциях за кипятком к чаю; отвоевавшие генералы закусывали, пили чай и вспоминали «дни, где вместе рубились они».
Примерно на полпути мы даже включили в свою компанию женский элемент, согласившись принять в наш вагон двух молодых дам, из которых одна была певицей и хорошей знакомой измайловского офицера.
В Петербурге для каждого из нас должна была открыться новая глава жизни.
