Склонив голову пониже, чтобы не попасть в объективы камер, я нагнулся к Давинии и прошептал: «Как ты думаешь, спросим?»
– Да. Конечно. Обязательно спросим!
Давиния была права. Вот он, шанс. Скотт и его семья заслуживали знать правду. Пришло время помочь хотя бы одному из наших пациентов, совершить правильный поступок. Если Скотту больно, мы должны дать ему возможность сообщить об этом, и если он ответит «да», то помочь ему.
Я медленно вышел из комнаты управления и направился туда, где ждала Энн, мама Скотта. Журналисты последовали за мной. Энн нам улыбнулась. А я на ходу подбирал слова, чтобы произнести:
– Мы хотим спросить Скотта, не больно ли ему, но сначала мне нужно получить ваше разрешение.
Наступил решающий момент. Я спрашивал Энн, вправе ли мы, в первый раз за все время исследований, задать такому пациенту, как Скотт, вопрос, который, возможно, навсегда изменит его жизнь. Если Скотт двенадцать лет страдал от боли, а никто об этом и не подозревал, представьте тот бесконечный кошмар, в который превратилась его жизнь!
Наверное, мы могли бы задать Скотту этот вопрос, не спрашивая позволения у Энн, однако после долгих лет надежд и метаний мне необходимо было убедиться, что я имею право на такой вопрос. Я желал, чтобы Энн сказала: «Да, пусть он ответит!» Я хотел, чтобы она сама этого хотела, ради нее и ради Скотта.
Энн посмотрела на меня. По-прежнему спокойно, почти весело. Наверное, она давно смирилась с болезнью сына, еще много лет назад.
– Да, – ответила Энн. – Пусть Скотт вам сам скажет.
Отодвинув с дороги съемочную группу, я вернулся в лабораторию.
Атмосфера накалилась. Все понимали, что́ на кону. Мы выводили изучение серой зоны на новый уровень. Речь шла не просто о научном прогрессе – мы собирались вписать важнейшие строки в анналы медицины, изменить в лучшую сторону условия лечения и содержания пациентов. Я опять вспомнил Морин и наши споры о науке ради науки и о помощи больным. Меня будто окружили призраки прошлого.
– Скотт, тебе больно? У тебя что-нибудь болит? Если ответ «нет», вообрази, что играешь в теннис.
Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая те мгновения. (www.intothegrayzone.com/pain). Чуть дыша, мы подались вперед и замерли. В окно комнаты управления мы видели неподвижное тело Скотта, завернутое в белую простыню, точно мумия, в сверкающем туннеле фМРТ-сканера. Интерфейсы нескольких аппаратов работали одновременно в сложной синхронизации, позволяя нам мысленно коснуться Скотта и задать ему такой простой и в то же время фундаментальный вопрос: «Вам больно?»
Мы с Давинией не сводили глаз с монитора; Фергюс беззвучно застыл у меня за плечом. От сканирования Кейт пятнадцать лет назад мы прошли длинный путь. Тогда результатов ждали неделю или больше. Сейчас в такое и поверить невозможно. Целую неделю! В 2012 году результаты появились перед нами на мониторе компьютера почти мгновенно. И выглядели, можно даже сказать, стильно. В 1997 году наши «результаты» состояли из множества цифр на бумаге, из которых складывался рассказ о том, где возникала активность в мозге пациента и была ли она статистически значимой. К 2012 году перед нами развернулась трехмерная структурная реконструкция мозга – настолько реалистичная, что, казалось, протяни руку – и прикоснешься. Это изображение мозга представляло собой карту, на которой яркими каплями вспыхивала «мозговая деятельность». Изумительная картина – на ней мозг за работой.
Вглядываясь в экран, мы видели каждую складку и извилину мозга Скотта, здоровые ткани и ткани, поврежденные полицейским автомобилем, превысившим скорость в неудачном месте двенадцать лет назад. Потом мозг Скотта ожил, отдельные его участки активизировались. Ярко-красные капли стали появляться не в случайных точках, а именно там, где я прижимал палец к экрану компьютера.
Буквально за несколько секунд до того я пояснил Фергюсу, касаясь блестящего стекла: «Если Скотт ответит, мы увидим вспышки вот здесь». И вот – Скотт отреагировал! И не просто отреагировал, он сказал: «Нет».
По комнате прокатились облегченные вздохи. Все искренне поздравляли друг друга. Скотт ответил: «Нет, мне не больно».
Я собрался с силами, чтобы не дать волю чувствам. Голова шла кругом. Только подумать – научный прорыв в медицине, и благодаря Би-би-си все увидят этот эпизод по телевидению: и неподвижное тело Скотта в сканере, и моих изумленных коллег. Журналисты не скрывали восторга. Они получили именно то, что хотели, однако в тот момент, впервые за два года, я почувствовал: это далеко не главное. Важнее всего Скотт. У юноши появился шанс, и он им воспользовался. На глазах у всех.
Спустя несколько секунд напряжение спало, и мы вздохнули с облегчением. Все, кроме Энн.
Когда я сообщил ей об ответе Скотта, она даже не удивилась.
– Я всегда знала, что ему не больно. Иначе он обязательно мне бы сказал!
Я лишь глупо кивнул в ответ. Меня потрясло мужество этой хрупкой женщины. Столько лет она поддерживала своего сына, заботилась о нем и настаивала на его праве на любовь и внимание! Она не сдавалась. И никогда бы не сдалась.
Ответ Скотта в сканере лишь подтвердил то, что его мать и так знала. Она не сомневалась: ее сын осознает реальность. Как же она догадалась? Мне никогда не понять.
* * *
Центральным эпизодом документального сериала Би-би-си «Панорама» стал рассказ о том, как Скотт отвечает: «Мне не больно». Даже пересматривая эту серию спустя годы, я по-прежнему чувствую напряжение, которое царило в комнате управления рядом с фМРТ-сканером. Документальный фильм отметили наградами, общественность благосклонно приняла его. Однако в глубине всего лежало нечто гораздо более важное, нежели реклама нашей работы и аплодисменты зрителей. Мы отыскали в неподвижном теле душу, личность – с ее мыслями, воспоминаниями, ощущениями. Скотт жил в своем мире, пусть странном и ограниченном, но все-таки жил. В течение двенадцати лет он, запертый в неподвижном теле, безмолвно наблюдал за тем, что происходит вокруг. Его мать знала, что Скот еще здесь, в целости и сохранности, – ее сын, который до сих пор им оставался.
Мы еще не раз после того исторического момента беседовали со Скоттом в сканере. Он отвечал нам по уникальному каналу, установленному между его разумом и нашим компьютером. Скотт вернулся к жизни. Он сообщил, что осознает и кто он, и где находится, и сколько времени прошло со дня аварии. Он, к счастью, подтвердил, что ему не больно.
Вопросы, которые мы задавали Скотту в течение следующих нескольких месяцев, были выбраны с учетом двух целей. Частично мы пытались помочь ему, задавая вопросы, ответы на которые помогли бы улучшить качество его жизни. Мы спросили Скотта, нравится ли ему смотреть по телевизору хоккейные матчи. До аварии Скотт, как и многие канадцы, любил хоккей, и потому семья и врачи в больнице, естественно, как можно чаще включали ему трансляции хоккейных турниров по телевидению. Однако прошло уже больше десяти лет. Что, если его вкусы изменились? Возможно, он устал от хоккея? И если наша догадка верна, то мы могли бы подыскать ему другие программы, улучшить его настроение. К счастью, Скотт по-прежнему любил хоккей, как и до аварии.
