– Вы ей звонили, пока ваша жена одевалась в прихожей. От Кристины вы узнали об аборте, который сделала супруга.
– Ненавижу! – Маслов сжал кулаки и распрямился. – Всех этих сук и сучек. Ненавижу!
Его глаза недобро блеснули. На левом виске забилась жилка.
«Охрану позвать? – напрягся следователь. – Он явно не в себе. Надо будет назначить судебно-психиатрическую экспертизу». Он так и сказал:
– Николай Георгиевич, вы будете освидетельствованы врачом-психиатром. Соберется консилиум, где будет решаться вопрос о вашей дееспособности. В соответствии с заключением экспертной комиссии и будет избрана мера пресечения для вас.
– В дурку меня хотите упрятать? – криво усмехнулся Маслов. – Валяй.
– Вы признаетесь в убийстве своей жены? Или будем упорствовать?
– Да. Признаюсь, – отрывисто сказал подозреваемый.
Следователь постарался сдержать свою радость. Не показать виду, как все благоприятно складывается для обвинения. На самом деле картинка на видео была нечеткой, и идентифицировать на ней Маслова практически невозможно. Главной улики, орудия убийства по-прежнему не было. Пальто и свитер Маслов отстирал. В ботинках он шел по глубокому снегу, не факт, что на них осталась кровь. А кровь на майке могла быть и его: порезался во время бритья. Пока зацепиться было не за что, только косвенные. Тут только давить. Следователь не думал, что Маслов так быстро сломается.
Поэтому сдержанно сказал:
– Я заношу это в протокол, Николай Георгиевич. Явку с повинной оформлять уже поздно, а вот чистосердечное признание…
– А мне не все равно? Раз меня в психушку упрячут.
– Это не мне решать, а суду. Я могу только назначить экспертизу, основываясь на ваших действиях, которые, мягко говоря, странные.
– Странно, что я убил эту суку? – криво усмехнулся Маслов. – После того, как эта тварь сменила статус «замужем» на «в активном поиске»? И я понял, что она меня хочет кинуть. Это я ее вытащил в Москву из ее Засранска. Я! Дал ей все: гражданство, прописку. Знакомых напряг, деньги заплатил. Сашка надо мной смеялся, приятель мой: «Лошара ты, Колька. Она из тебя бабки высосет и кинет. Найдет побогаче. Недаром она в дорогом фитнес-клубе тусуется. Тоже мне работа! Скажи, чтобы ушла. Не то пожалеешь».
– И почему вы не настояли на том, чтобы Анжелика бросила эту работу?
– Бабки ей там хорошие платили. А я не мог удовлетворять ее растущие потребности. Вы даже не представляете, каких бабок все это стоит. Одни ноготочки – десятка в месяц.
– Десять тысяч в месяц на маникюр и педикюр?!
– Ну не десять, потому что педикюр не каждый раз. Но все равно: это только на ногти. А она ведь себе постоянно что-то колола. А я кондиционерами торгую. Бизнес сезонный. Ну откуда у меня такие деньги? – с тоской сказал Маслов. – А больше я ничего не умею. Всю жизнь манагер. Купи – продай. Подрабатывать? И где? Таксовать, что ли? Так ведь когда баба – прорва, никакого здоровья не хватит, сколько ни принеси, все мало.
– А развестись?
– Отпустить, то есть? Э, нет. Это я ее нашел в этом ее Засранске. Она приехала – в метро боялась спуститься. Овца овцой. Обувь из дерматина – стыд, а не обувь. Жалость и смех. Одел, обул, пообтесалась в столице моя провинциалочка. А теперь: мерси, мне надо расти. На меня олигархи теперь клюют…
– А куда вы дели бейсбольную биту? – как бы невзначай спросил следователь.
– В снег сунул неподалеку от дома, – безразлично сказал Маслов.
– Куда именно?
– А я помню? В большой сугроб.
– Место можете показать?
– Не помню, – хмуро сказал Маслов. – Может, и смогу. Я был злой, понимаете? Мне семью хотелось, детей. А эта сука… – Он скрипнул зубами. – Издевалась надо мной. Фотки свои выкладывала в кружевном белье. Вот, мол, я какая. Да, было на что посмотреть.
– Поэтому вы и избили ее так зверски, да еще и бейсбольной битой? Лицо изуродовали?
– Захотелось выбить из нее весь этот силикон, который она в себя закачала, а что? – с вызовом спросил Маслов. – Потому что она сука. В активном поиске, вы гляньте! Со штампом в паспорте! Она ведь знала, что я ее блог читаю! Хотела независимость свою показать! Вот и нарвалась…
Следователь терпеливо ждал, когда Маслов выговорится. Наконец он замолчал. Теперь можно было приступать к главному.
– Николай Георгиевич, осталось выяснить по остальным эпизодам. Особенно меня интересуют ваши отношения с Марией Петровной Ищенко. Когда, при каких обстоятельствах вы с ней познакомились?
– А это еще кто? – подозрительно спросил Маслов. – Еще одна подружка Анжелики?
– Вряд ли они были знакомы. Марии Петровне было семьдесят шесть. Если только не родственники.
Маслов напрягся.
– Не знаю я никакой Ищенко, – сказал наконец он.
– Хорошо. А где вы были вечером седьмого января?
– Это в Рождество, что ли?
– Да, в ночь после Рождества.
– Дома, где же еще.
– Один?
– Почему один? С женой. Праздник же. Вот мы и отмечали. Она почти не пила, а тут расслабилась. Шампанского бутылку вылакала. Ну, я ее тут же в койку и потащил. А она – не могу, не буду. Тут-то я и завелся. Подумал, что у нее кто-то есть, раз со мной не хочет. Оказалось, еще хуже: эта сука аборт недавно сделала! А я-то думаю, что за таблетки она пьет? Даже в Инете пробил. Бабам их только выписывают.
– То есть ваше алиби не может подтвердить никто, кроме жены? Которой больше нет в живых.
– В смысле? Какое алиби? – напрягся Маслов.
– Кроме убийства Анжелики Масловой, у нас еще три эпизода. Все трупы найдены в вашем парке.
– Ну а при чем тут я?
«Притворяется или в самом деле не понимает?» – следователь заволновался.
– Такие убийства, Николай Георгиевич, называются серийными…
– Погодите… Я чего-то слышал, хоть и бухал все эти дни… Бабу какую-то на куски разрезали.
– Не бабу, а пожилую женщину. Ищенко Марию Петровну.
– Вы куда гнете-то? Типа это я ее? Не-ет… Так не пойдет… Типа я маньяк, что ли? Ах, вот оно куда… Не-ет… Экспертиза, значит. Консилиум. Суки! – Маслов вскочил.
Следователь едва успел вызвать охрану. Когда подозреваемый поднялся по весь рост с перекошенным лицом и сжатыми кулаками, стало видно, что, несмотря на кажущуюся вялость, Маслов невероятно силен. Его едва успели перехватить, когда он, хрипя от бешенства, навалился на стол. Его руки тянулись к горлу того, кто его допрашивал. Маслов сучил ногами и, брызгая слюной, визжал:
– Суки, суки, суки!!! Я бабу свою убил! Свою, понимаете?! Имею право! Нет за мной больше ничего! Хоть на куски меня режьте, суки! Не убива-ал… – И он протяжно завыл.
