Эдуард в полном отчаянии рухнул в кресло.
– Этим негодяям мало, что они грабят и насилуют нашу прекрасную страну, вывозят к себе наши бесценные сокровища… Неужели они вознамерились похитить у меня и сестру тоже? Иногда мне кажется…
– Эдуард, прошу вас, успокойтесь.
Какое-то время Эдуард молча смотрел в пустое пространство перед собой. Наконец он сказал:
– Прошу простить меня, Констанция, я страшно устал. А чудовищное поведение Софии просто потрясло меня. Порой мне кажется, что эта война длится уже целую вечность, и не видно ей пока ни конца ни края. Что ж, посмотрим, как скоро Фридрих уберется восвояси. Если же он, по каким-то причинам, не станет торопиться, тогда придется применить к ним обоим поистине драконовские меры.
– Хоть одна приятная новость за весь день, – сказала Конни, сознательно переключая разговор на другое. – Я имею в виду акцию членов Сопротивления. Им удалось выкрасть столько важных документов. Молодцы, правда? Настоящие герои…
– Да, – согласился с ней Эдуард, и на его лице появилось какое-то отрешенное выражение. – И то ли еще будет в ближайшем будущем… То ли еще будет.
Эдуард покинул библиотеку, а Конни так и застыла в своем кресле с книжкой на коленях. Она более ни минуты не сомневалась в том, что Эдуард де ла Мартиньер лично участвовал в дерзком налете на отделение СТО минувшей ночью. И это открытие стало для нее своеобразным утешением. Впрочем, все это ничего не изменило в ее собственной жизни. Она запуталась в паутине, которую сплели для нее другие. Живет себе потихоньку такой пассивной жизнью великосветской бездельницы, а ведь ее готовили для активной работы в тылу врага. А она в это время томится собственным бездельем и потихоньку начинает сходить с ума…
Да, но почему Фридрих прикрыл своим признанием их дом от дальнейших посягательств со стороны гестапо? Зачем признался, что включал радио? Неужели София говорила правду, рассказывая ей о том, что Фридрих не верит в нацизм? А что, если за его неожиданным визитом к ним в дом кроется что-то другое? Предположим, он уже знал о том, что радиосигнал исходил именно отсюда, и лично явился проверить все прямо на месте…
Конни обхватила голову руками и расплакалась. Те высокие цели, к борьбе за которые ее готовили в разведшколе, померкли, растворившись в сумятице непонятных вещей, творившихся вокруг нее. Кажется, все, кто ее окружает, знают ту игру, в которую играют. И свои роли в этой игре они тоже знают. Все, кроме нее. А ее, словно щепку, носит по бурным волнам событий, прибивая то к одному берегу, то к другому и превращая при этом в разменную монету в игре, которую ведут другие.
– Лоренс, – прошептала она с отчаянием. – Помоги мне, помоги…
Она обвела глазами библиотеку. С книжных стеллажей на нее смотрели десятки книг в одинаковых переплетах, за которыми трудно было разгадать их содержание. Смотрели равнодушно и холодно, как на чужака, случайно оказавшегося в этой комнате. Что ж, вполне подходящая метафора для того, чтобы описать ее нынешнюю жизнь, ту жизнь, которую ее вынудили вести против собственной воли.
За ланчем София, с которой Конни практически не общалась все последние дни, была необычно бледна и выглядела уставшей. Она поклевала чуть-чуть с тарелки, потом поднялась из-за стола и, извинившись, удалилась к себе, сославшись на плохое самочувствие.
Прошло два часа, но София так и не показалась из-за дверей своей спальни. Тогда Конни решила проверить, в чем дело, и постучалась к ней сама. София лежала на кровати с посеревшим лицом, на ее лбу выступила испарина.
– Дорогая, вам плохо? – испугалась Конни и, подскочив к постели, схватила Софию за руку. – Что у вас болит?
– Ничего. Я не больна. Во всяком случае, физически. – София вздохнула и слабо взмахнула рукой. – Спасибо, что зашли меня проведать, Констанция. Мы в последнее время так редко общаемся. Я соскучилась по вам.
– И я тоже, – сказала в ответ Конни.
– Ах, Констанция, – София больно прикусила губу. – Фридрих сказал мне, что в ближайшие несколько недель он должен будет уехать в Германию. Я не вынесу разлуки с ним! – Ее невидящие глаза наполнились слезами.
– Но вы должны. – Конни крепко сжала руку Софии. – Я ведь тоже живу в разлуке с Лоренсом. Но надо жить, и я терплю.
– Все так, – согласилась с ней София. – Знаю, вы считаете меня наивной, будто я не понимаю, что такое любовь. Что я сумею забыть Фридриха, поскольку у нас с ним нет будущего. Но нет! Я – взрослая женщина и хорошо себя знаю.
– Я лишь стараюсь помочь вам, София, защитить вас по мере сил, – мягко возразила ей Конни. – Я понимаю, как вам сейчас трудно.
– Констанция, я верю, мы с Фридрихом будем вместе, несмотря ни на что. Я живу с этой верой. – София прижала руку к сердцу. – Фридрих говорит, что он обязательно придумает что-нибудь, и я ему верю.
Конни подавила тяжелый вздох. Романтическая история Софии казалась ей такой банальной на фоне всех тех страшных событий, которые творились вокруг минувшие четыре года. Тысячи, миллионы людей потеряли друг друга, погибли сами, погибли их возлюбленные. Но для Софии история ее любви была самой главной, самой важной. Ведь это же была ее история.
– Что ж, если Фридрих пообещал вам что-нибудь придумать, он придумает во что бы то ни стало, – поспешила она обнадежить девушку. А что еще ей было делать? Если Фридрих вскоре уедет, то оставалось лишь надеяться на то, что ситуация разрядится сама собой, естественным путем.
Последующие недели запомнились бессонными ночами. Воздушные налеты участились. Постоянно выли сирены, сотрясая спокойные парижские улицы, а сами горожане торопились укрыться в бомбоубежищах. Ходили слухи, что союзники разбомбили почти полностью заводы Пежо и Мишлена, расположенные в промышленных пригородах Парижа. Будь она сейчас в Англии, то встретила бы эту новость с радостью, прочитав о ней на страницах газеты «Таймс». Но здесь, во Франции, газеты публиковали нескончаемые списки погибших французских граждан, которые работали на предприятиях Пежо и Мишлена.
Совершая свои ежедневные прогулки в Тюильри, Конни почти физически ощущала, как затухает жизнь в городе, как парижане постепенно теряют всякую веру в то, что война когда-нибудь закончится. Обещанная высадка союзников на континент все откладывалась и откладывалась. Порой Конни начинала сомневаться в том, что она вообще когда-нибудь состоится.
В один прекрасный день, прогулявшись по парку, Конни уселась, как обычно, на свою скамейку. Воздух был пропитан влагой, начинал сгущаться туман. Он словно торопился поскорее закрыть своей пеленой от остальных этот унылый промозглый день. И тут Конни неожиданно увидела Венецию, которая направлялась прямо к ней.
Они поприветствовали друг друга, мило прощебетав какие-то бессвязные фразы, приличествующие случаю, после чего Венеция уселась рядом с ней. Она по-прежнему играла роль богатой парижанки, вот только сегодня совсем не озаботилась тем, чтобы сделать себе соответствующий макияж. Она сильно похудела, бросалась в глаза неестественная бледность лица.
