— Нет, давай вместе, — решился Серега и взял свою "порцию".
Они запили порошок водопроводной водой, и после этого неподвижно сидели друг против друга несколько минут, прислушиваясь к своим ощущениям.
— Ну? — первым не выдержал Серега. — Ты как?
— Ничего, — ответил Ковальский и пожал плечами.
— И у меня ничего. Может, он получился слишком слабым?
Они приняли еще по щепотке порошка. И снова неподвижно сидели, глядя друг на друга.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Ковальский. — Вроде, все сделали правильно… Для приличия хотя бы голова закружилась.
— На крайний случай можно было бы и сблевнуть разок, — добавил Серега.
— Или пропоносить…
Они смотрели друг на друга с иронией.
— Одно из двух, — вслух подумал Ковальский. — Или мы с тобой изобрели нечто новое, неизвестное науке вещество. Или…
— Или?
— Или нам надо завязывать с химией… Ладно, на сегодня хватит. Я пошел домой.
— Давай еще примем? — предложил Серега, отказываясь признавать поражение.
Ковальский сразу согласился. Каждый высыпал себе в рот немного порошка и запил водой.
Когда Миша запирал дверь лаборатории, Серега его предупредил:
— Если тебе вдруг станет плохо, не вздумай спать, так как может остановиться дыхание.
Ковальский пришел домой. Отец был на судебном заседании, мать тоже еще не вернулась с работы. Миша принял душ, без аппетита съел холодную котлету и с книжкой лег на тахту в своей комнате.
Внезапно он почувствовал, как его прошибло холодным потом. Он откинул книжку и сел. С ним что-то происходило. Сердце колотилось в груди с такой силой, будто он только что пробежал спринтерскую дистанцию. Пот выступил на лбу. В ушах нарастал звон. Ковальский смотрел на предметы в комнате и с ужасом понимал, что начинает путать, где верх, а где низ. Он протянул руку, чтобы взять книгу, но промахнулся. Тело перестало слушаться и потеряло чувствительность.
Сомнений быть не могло — организм начал реагировать на тот порошок, который они синтезировали.
Он почти не заметил, как в комнату заглянула мать. Кажется, она спросила, что с ним случилось, а он, едва шевеля губами, ответил, что простудился. Время словно спрессовалось. Вроде бы, он только что разговаривал с матерью, и вдруг через мгновение на ее месте в дверном проеме оказался отец.
— Ты что, выпил? — спросил он.
Миша смеялся и кутался в одеяло. Его трясло. Предметы мебели кружились перед его глазами, как в калейдоскопе. Отец склонился над ним, принюхался, и пожал плечами.
Телефонный звонок показался ему кашлем туберкулезника. Мать снова заглянула к нему в комнату:
— Миша, это Сережа звонит. Будешь с ним говорить?
Ковальский с трудом поднял трубку.
— Старик, я "поехал"! — услышал он прерывистый, испуганный голос Хлыстуна. — А ты… ты как?
— Так же, — односложно ответил Миша. — Поздравляю…
Ночью он не гасил света и все время думал о том, чтобы не уснуть. Несколько раз он поймал себя на том, что перестал дышать, и буквально с усилием втягивал с себя воздух, а потом выдыхал его, надавливая ладонями на грудь. С ним происходило именно то, о чем предупреждал Серега — от передозировки метадона начинали отказывать безусловные рефлексы.
Он сам не понял, как дотянул до утра.
Несколькими днями позже Серега встретил в аэропорту Мамедова и туалете передал ему порошок, пояснив, что этого порошка хватит на трехлитровую банку готового к употреблению раствора.
В этот же день Ковальский отправил на сберкнижку Женьки Нечипорука сто долларов, переведя их по курсу в рубли. "Все, — подумал он, — выйдя из сбербанка на улицу. — Поигрались немного — и хватит."
Глава одиннадцатая
Картофельные оладьи с молоком — это полный улет. Женька и Леша уплетали их, сидя на ступеньках крыльца. Бабье лето в Погаре выдалось жарким и сухим. Зеленую листву деревьев еще не тронул багрянец осени. Пахло сеном и яблоками.
— Ну, чего молчишь? — спросил Леша. — Что они там нахимичили?
Женьке было тяжело говорить об успехе Хлыстуна и Ковальского, но он должен был как-то объяснить появление у него денег.
— Им удалось изготовить метадон, — не без усилий сказал он, глядя на пыльную дорогу, по которой хромала старушка и махала березовой веткой, пытаясь загнать во двор упрямую козу.
Леша заталкивал горячую лепешку в рот, тем самым как бы оправдывая свое молчание. Мимо колонки прошла Лена в белом сарафане, похожем на ночную рубашку. Помахала ребятам рукой. Леша, давясь едой, кивнул.
— И что, — наконец, произнес он, — им много за него заплатили?
Женя пожал плечами. Зависть, ревность, обида бушевали в его душе. Он сделал почти все — подобрал литературу, нашел методику, купил реактивы, а Хлыстун с Ковальским лишь провели реакцию и собрали аплодисменты в виде денежных купюр. Хитрые ребята, этого у них не отнимешь. Не зря Ковальский распрощался с Женей и Лешей прямо на вокзале. Чувствовал сильных конкурентов, вот потому и торопился избавиться от них.
— Была бы у меня такая лаборатория, — процедил Женя, я бы там что хочешь смог бы синтезировать.
— Давай опять заявимся к Яковенко в Воронеж, — то ли шутя, то ли серьезно предложил Леша. — И сделаем килограмм метадона.
— Лучше сразу десять, — в том же неопределенном тоне добавил Женя. — И купим себе по "Мерседесу".
— Это уже банально, — со знанием дела заявил Леша. — Я куплю себе яхту.
— А я вертолет. Поднимусь над Погаром и буду сверху в Ленку яблоками кидать.
Они снова замолчали. Женя вытер руки полотенцем, повесил его на шею другу и сказал:
— Знаешь, почему так получается? Потому что мы с тобой мечтатели и романтики.
— А они?
— А они практики и засранцы. А возомнили себя великими химиками. А что надо для того, чтобы изготовить метадон? Первое: синтезировать дифенилацетонитрил. Второе…
— Получить продукт взаимодействия окиси пропилена и морфолина, — подсказал Леша.
— Верно. И третье: разогнать его под вакуумом. Вот и все!
— Какая, в самом деле, ерунда — разогнать под вакуумом! — кивнул Леша, с сомнением глядя на последнюю лепешку в тарелке. — Если Лену научить целоваться взасос, то знаешь какой вакуум будет у нее во рту!
— До засосов, конечно, еще далеко, — задумчиво произнес Женя. — А вот дифенилацетонитрил для начала мы изготовить сможем.
Несколько ночей в сарае горел свет. Бабушка заметила, что кошка, отыскивающая возле него мышей, принюхивается и смешно чихает, а на крышу сарая, пока там работали ребята, не села ни одна птица.
