Мать поэта подчинилась и уехала.
И вот теперь в ее комнате разместился консилиум, собранный по инициативе лечащего врача.
— Доложите, пожалуйста, все еще раз, коллега, — попросил профессор Троицкий. В неполные пятьдесят лет Петр Васильевич считался подлинным светилом медицинской педагогики и одним из самых популярных практикующих врачей Петрограда.
— Впервые я был приглашен к больному весной 1920 года, по поводу лихорадочного недомогания, — начал рассказывать Александр Георгиевич Пекелис. — Нашел я у него инфлюэнцу с легкими катаральными явлениями, причем тогда же отметил и невроз сердца в средней степени. Процесс закончился, но еще некоторое время продолжались немотивированные колебания температуры тела по вечерам — так называемый «постгриппозный хвост». В мае текущего года я снова увидел господина Блока, он рассказал о своей поездке в Москву и о недомогании там, которое, по его словам, выражалось слабостью, болями в ногах, головной болью и вообще лихорадочным состоянием. Со слов больного, ему пришлось даже обратиться к местному врачу.
— Да, к мужу приходила женщина по фамилии Канель, — вмешалась, на правах хозяйки дома, Любовь Дмитриевна. — Мы ее раньше не знали. Кажется, она терапевт или какой-то администратор в системе Лечебно-санитарного управления Кремля.
— При исследовании больного я обнаружил следующее: температура 39 °C, жалуется только на общую слабость и тяжесть головы, — продолжил доктор Пекелис, почти не сверяясь со своими записями. — Со стороны сердца увеличение поперечника влево на палец и вправо, шум не резкий у верхушки и во втором межреберном промежутке справа. Аритмии не было, отеков тоже. Со стороны органов дыхания и кровообращения ничего существенного не обнаружено. Тогда же у меня явилась мысль об остром эндокардите, как вероятном источнике патологического процесса, быть может, стоящего в непосредственной связи с наблюдавшимся у больного в Москве заболеванием — по-видимому, гриппозного характера. Принятые меры не дали, однако, улучшения, процесс заметно прогрессировал; помимо этого стали обнаруживаться еще и тягостные симптомы значительного угнетения нервно-психической сферы.
— Что вы имеете в виду, коллега? — Второй из приглашенных на консилиум врачей, Эрнест Августович Гизе, также имел степень доктора медицины, четверть века назад окончил с отличием Военно-медицинскую академию и давно уже стал ведущим специалистом по разного рода душевным и нервным болезням.
— Нерешительность, постоянные сомнения в своих силах, повышенная впечатлительность и мнительность… — пояснил Александр Георгиевич. — Все это у больного сопровождалось чрезмерной опасливостью, избыточной добросовестностью в мелочах, а также навязчивыми мыслями и страхами.
— Психастения, — доктор Гизе перевел взгляд на жену Блока. — Право слово, голубушка, Любовь Дмитриевна… стоит ли удивляться? Если всем нам, нашему нервно-психическому аппарату, предъявляются в это сложное время особые требования — то нет ничего удивительного в том, что именно он и должен был стать, если можно так выразиться, местом наименьшего сопротивления для такого замечательного поэта, как ваш муж.
— Саша не только сейчас… он всегда был болезненно мнительным, — покачала головой Любовь Дмитриевна. — Еще в двенадцатом или в тринадцатом году он внушил себе, что у него цинга. Прямо вбил себе в голову…
— Нет и не было у него никакой цинги, — тяжело вздохнул доктор Пекелис. — Ну откуда ей было взяться? Насколько я понимаю, питался больной всегда хорошо, и даже сейчас — вполне полноценно?
— Мы делали все возможное…
Сахар, белая мука, рис, лимоны — все необходимое у поэта имелось. Но чтобы это получить в голодающем Петрограде, жене Блока приходилось идти в Губздравотдел за резолюцией, затем отправляться в Петрогуб-коммуну, а все недостающее докупать у спекулянтов на базаре.
— Да, он жаловался постоянно, что десны болят. И кровотечение, зубы шатаются… Однако все это не более чем банальный пародонтит.
— Простите, доктор? — не расслышала Любовь Дмитриевна.
— Воспаление тканей, которые окружают зубные корни.
— Коллега, вы, по-моему, упоминали о проблемах, которые появились у больного со сном? — уточнил Эрнест Августович Гизе.
— Да, господин Блок рассказывал про постоянные кошмары, которые его преследуют.
— Это было всегда, — опять вмешалась жена поэта. — Саша мне почти каждое утро, особенно перед самой войной, жаловался на скверный сон, на какие-то необъяснимые страхи, на утомление и усталость…
— Он тогда сильно пил? — В устах доктора Гизе это прозвучало, скорее, утверждением, чем вопросом.
— Ну, вы же понимаете… — опустила глаза жена Блока.
— Я так и думал.
— Алкоголь, кажется, помогал Саше снять постоянное напряжение нервов, — попыталась оправдать мужа Любовь Дмитриевна.
Действительно, одно из самых знаменитых стихотворений Блока в 1908 году начиналось словами:
Я пригвожден к трактирной стойке. Я пьян давно. Мне все — равно…
Приятелям он признавался в то время: «По ночам я ежедневно обхожу все рестораны на Невском, от Николаевского вокзала до Морской, и в каждом выпиваю у буфета. А утром просыпаюсь где-нибудь в номерах». Удивительное дело — холеный, барственный, чистоплотный Блок предпочитал тогда самые грязные, заплеванные и прокуренные злачные места столицы — «Слон» на Разъезжей улице или «Яр» на Большом проспекте. А после «Слона» или «Яра» он норовил еще завалиться к цыганам — где царил чад, на столах были несвежие скатерти, бутылки, закуски, а за столами сидели пропойцы и проститутки.
— А в последнее время он продолжал употреблять алкоголь?
— Меньше. Намного меньше, — поторопилась уверить врачей Любовь Дмитриевна.
— Но все-таки пил… — отметил психоневролог. — И я заметил, что он очень много курит.
— Да, курит…
— И после всего этого еще жалуется на здоровье, — пожал плечами доктор Гизе:
— Вы не пытались воздействовать на него каким-то образом?
— Ну, разумеется, мы постоянно… и я, и его матушка… вы же понимаете, что…
— Продолжайте, пожалуйста, Александр Григорьевич, — напомнил о необходимости дослушать лечащего врача профессор Троицкий.
— Спасибо, — поблагодарил доктор Пекелис. — Кроме этого, последние недели у больного медленно, но стойко росли отеки, увеличивалась общая слабость. Иногда, правда, возникали редкие светлые промежутки, когда ему становилось лучше, и господин Блок мог, наверное, даже работать, но они длились очень недолго. А в последнее время больной стал отказываться от приема лекарств, потерял аппетит и начал быстро худеть…
— Атрофия воли к жизни… — отметил про себя доктор Гизе.
Бытовые неурядицы и политические потрясения в стране, конечно, не прибавили Блоку здоровья. Тем не менее, летом прошлого года он даже возобновил свои прогулки с купаньем — после сытного завтрака исчезал из квартиры, захватив с собой хлеба и сала, и только вечером возвращался домой, загорелый и бодрый. Несколько позже выяснилось, что как раз в эти месяцы он пережил бурный роман со своей старинной поклонницей Надеждой Нолле-Коган, приехавшей в Петроград из Москвы, принятой в его семье и поселившейся неподалеку.
