Евреи стали чаще появляться на митингах, они надеялись что новая власть уравняет их в правах с другими горожанами. Одна еврейка поднялась на трибуну, но была освистана митингующими. «Но ведь мы теперь сестры» – взмолилась она- «Какая ты нам сестра, если ты не крещеная».
Заметно упала дисциплина среди солдат. С наступлением весны, те из них, кому не удалось обменять свои овчинные полушубки на сезонную форму, страшно страдали. Выздоровевшие и выписанные из госпиталей солдаты бродили по улицам босыми и облаченными во что-то наподобие белых пижам. Они сидели вдоль тротуаров и на ступеньках магазинов, шокируя публику. Честь офицерам не отдавалась. Над последними открыто издевались. Я сама видела группу солдат, согнавших двух капитанов из-за стола в ресторане, намеренно выдыхая им прямо в лица табачный дым.
Первомайское шествие, живописно и прекрасно организованное, ярче всего показало настроение людей в тот момент. Стояла отличная погода: на небе – ярчайшего лазоревого цвета – ни облачка, сверкающее солнце. Снег давно растаял, почки на деревьях набухли, воздух полон обещаний. Трудно было выбрать лучший день для празднования торжества свободы. Узнаваемая мелодия «Марсельезы» и топот множества ног возвестили о начале шествия. В восемь утра мы, стоя у окон, глазели на шагающих мимо нас сотни мужчин, женщин и детей, наряженных в алые головные уборы, поверх которых взвивались лозунги: «Слава Демократии!», «Да здравствует Российская республика!», «Мы завоевали Свободу, теперь нам нужен Мир», «Землю народу!» и пр.
Проходя мимо нашего дома они, запрокинув головы, торжествующе запели, одни со слезами на глазах, другие с улыбкой на устах. Чем дальше тянулось шествие, тем полнозвучнее звучали голоса шествующих. Это было запоминающееся зрелище.
«Господи! – прошептал молоденький офицер в штатском, стоящий за мной, – Что будет с нами дальше?».
Первыми прошли колонны одетых в красное женщин, идущих под арками лозунгов и славящих демократию, которая признала их гражданские права. Затем миновала длинная вереница крестьян и рабочих, требующих восьмичасовой рабочий день. Потом, всяко разные, студенты: будущие доктора, юристы, учителя.
После студентов шагали школьницы в коричневых платьях и аккуратных черных фартучках, поющие нежными, чистыми голосами. В промежутках маршировали солдаты под знамёнами, на которых было написано одно слово: «Земли!». Они кричали во всю глотку: «Мир без аннексий и контрибуций».
«Да! Да! – забормотал мужик, похлопывая соседа по плечу, – То, что нам надо: мир без аннексий и контрибуций».
Но его друг не был так уверен. Он почесал затылок в недоумении: «Я не знаю, товарищ. Я думаю нам лучше присмотреться к паре местечек на карте, которые были бы полезны России». Бедные, такие серьёзные крестьяне, как мало они понимали в происходящем.
После солдат шли многочисленные евреи: бородатые старики, страстные юноши с тёмными глазами и пресловутыми носами, полные и пышногрудые женщины, чернобровые и остролицые дети, поющие в унисон и несущие флаги с надписями на иврите.
Шли медсёстры, толкая перед собой инвалидные коляски с калечными солдатами. Проехали верхом казаки и одна повозка полная детьми в маскарадных костюмах и плакатами, изображающих освобождение России от ярма угнетения. Всё это выглядело необычно и трогательно.
Возможно, половина из них не понимало смысла слова «свобода», но, позвольте, а кто его понимает? Одно было очевидно: эти люди, так долго находившиеся под гнётом самодержавия, доверяли друг другу и прощали своих врагов, ибо вместе с ними маршировали и радовались празднику большое количество австрийских социалистов, недавних заключенных.
За ними, чуть приотстав, следовали преимущественно старики и дети в красных балахонах, по всей видимости, с самого дна общества. И, затем, шагали так, будто им принадлежит весь мир, около тридцати или сорока небритых шельмецов в развевающихся на ветру лохмотьях и сдвинутых на макушку овчинных треухах, держащих в руках кумачовый лозунг:
«Комитет ВОРИШЕК приветствует Российскую Республику!».
Криминальный рай
Первое, что сделали революционеры, когда окончательно убедились в крахе старого режима, они открыли тюрьмы и выпустили заключенных, при этом, не только политических, но и закоренелых преступников, осужденных за мелкое воровство, грабежи и поджоги. Улицы оказались заполнены этими голодными, недобро глядящими созданиями.
Число нищих выросло до такой степени, что было невозможно пройти без того, чтобы за тобой не увязалось, по крайней мере, трое попрошаек. Остальные сидели на тротуарах или у церкви, со стонами преграждая путь каждому проходящему. Бóльшая их часть, очевидно, находилась в отчаянном положении.
Никаких решений по поводу нищих город не принимал и помощь им не оказывал. Хотя, среди таковых было много вполне благополучных горожан, оказавшихся при нынешних обстоятельствах неспособными прожить на «пенсию». Резкому росту числа нищих поспособствовал и разгон полиции.
Среди побирушек значительное количество составляли дети, коих на паперть посылали родители, отчаявшиеся найти работу. Определенно, эти малыши поражали воображение. Смуглые как кофейные зерна и яркие словно пуговицы, они носились туда-сюда, одной рукой выпрашивая милостыню, другой же придерживая одежду, столь им бывшую не по росту, что они всё время путались в ней и падали.
Среди них было много маленьких армянят, кричавших: «Bejentze, barishnia, bejentze. Дайте нам копеечку, всего одну». Они были невероятно языкаты, раздавая направо и налево самые очаровательные комплименты: «Подай копеечку, моя маленькая золотая принцесса!», «Шоколадная леди, шоколадная леди, подай хоть что-нибудь!», «Душисто-сладкая жемчужина не уходи, не подав беженцу!», «Мой мармеладный ребёночек, подай копеечку!». Немало людей останавливалось в ожидании услышать ещё более изощренную похвалу.
Однажды, я в течение десяти минут не обращала никакого внимания на одного грязного маленького оборванца, вскочившего на подножку моей коляски и всё это время источавшего потоки комплиментов. В конце концов, он устал и спрыгнул на землю. «Тьфу! Tarakan. – закричал он, – Ты всего лишь burjguika, после этого».
В те дни отношения к буржуазии претерпели весьма значимые изменения. Быть названной «буржуйкой» означало подвергнуться оскорблению. Тоже ждало и тех, кто носил шляпы вместо, предпочитаемых крестьянками, шалей. Если вы хорошо одеты, а вам случилось зайти в бедные кварталы города – ждите неприятностей.
Я выказала беспокойство относительно неразумной привычки Сабаровых так дорого одеваться и так наглядно выказывать свое благополучие. Но они рассмеялись, сказав, что «простой народ» слишком глуп, чтобы напасть на буржуазию, да и побоится выступать в городе, где столько казаков.
Даже те люди, кто начинал предвидеть наступление бóльших проблем, продолжали верить в казаков и, вопреки поступающим плохим новостям с фронта, утверждали, что, по крайней мере, казаки сохранят верность и заставят солдат выполнять свой долг перед Россией.
