— Нет, конечно. Надеюсь, что из сейфа его никто не
достанет. Знаете, Дронго, я давно хотел вас спросить, вы ведь эксперт по
преступности. Какой код считается идеальным? Говорят, что нельзя ставить даты
своего рождения или даты своих близких. А какой код идеальный?
— Наверно, идеальных кодов не существует, —
заметил Дронго, — к любому можно найти ключ.
— Я тоже так думаю, — кивнул Лабунский и открыл
дверь.
Он пропустил вперед супругу, гостей и вышел следом за ними.
Последним из номера вышел Обозов, который захлопнул дверь, и все пятеро прошли
по коридору к кабине лифта. Дежурная, увидев Лабунских, подобострастно улыбнулась
и пожелала доброго вечера. К своим клиентам здесь относились особенно
почтительно.
Они спустились вниз и вышли в холл первого этажа. Внизу уже
находились явно нервничавшие супруги Соренко. Очевидно, Лабунский не посчитал
нужным предупредить их о переносе ужина на час, и они добрых тридцать минут
искали, в каком именно ресторане могли оказаться Лабунские, пока наконец
метрдотель ресторана не сообщил, что ужин перенесен на восемь вечера.
Клавдия была в зеленом плотно облегающем платье. Очевидно,
она успела сильно понервничать, так как лицо ее было красного цвета и она
задыхалась от возмущения. Ее муж успел расстегнуть две верхние пуговицы рубашки
и распустить узел галстука.
— Где вы были? — не выдержала Клавдия, увидев
сестру. — Мы так волновались.
— Не нужно нервничать, — хладнокровно посоветовал
Лабунский.
Клавдия открыла рот, чтобы что-то возразить, но посмотрела
на мужа и замолчала. Ее супруг, увидев Торчинского, изобразил бурную радость и
долго тряс руку певцу. Без пятнадцати восемь в отель приехали Жураевы. Увидев
Торчинского, они так обрадовались, словно он приехал на рождение именно к ним.
Немедленно откуда-то появился фотоаппарат, и супруги по очереди и все вместе
сфотографировались с певцом.
В восемь приехали итальянцы. Две пары. Одна пожилая,
супругам было лет по пятьдесят пять — шестьдесят, другая — помоложе, лет по
сорок. Всех четверых сопровождал Хеккет, который с удовольствием здоровался с
каждым из присутствующих. С не меньшим удовольствием он поздоровался с Дронго,
который был вынужден при всех пожать руку своему давнему сопернику.
Стол на четырнадцать человек был накрыт у бассейна.
Предупредительный метрдотель и официанты уже выстроились вокруг стола. Все
стали рассаживаться. С левой стороны, ближе к бассейну, сидели Лабунские,
Торчинский, супруги Соренко и Жураевы, напротив — две пары итальянцев, Хеккет,
Дронго и Обозов. Таким образом Дронго вынужденно оказался между Уордом Хеккетом
и Станиславом Обозовым. Разумеется, это соседство его совсем не радовало. Он
довольно быстро разобрался, что именно старший по-возрасту среди итальянцев и
является тем самым Лицци, ради которого на банкете присутствовал Уорд Хеккет.
Первыми тосты произносили гости из России. Итальянцы уже
немного привыкли к визитерам из стран бывшего Советского Союза и их несколько
агрессивной манере вести себя за столом. Тосты следовали один за другим,
официанты старались успеть налить всем присутствующим спиртное. При этом дамы
не отставали от кавалеров.
Дронго смотрел, как вел себя каждый из гостей, оказавшихся
за этим столом. Супруги Соренко явно чувствовали себя не в своей тарелке.
Жураевы были преувеличенно любезны, как бы стараясь показать, что подобные
приемы были для них не столь заметным событием. Торчинский был элегантен,
вежлив и непроницаем, хотя иногда бросал грозные взгляды на Екатерину
Лабунскую. Обозов мрачно молчал, уткнувшись в тарелку, и почти не пил, позволив
себе лишь несколько глотков. Хеккет, напротив, был весел и необычайно оживлен,
он поддерживал каждый тост Лабунского или Жураева и высоко поднимал свою рюмку.
За столом шла неторопливая беседа. Итальянцы рассказывали о
своих планах, Лабунский говорил о своих проектах. Все были довольны. Торчинский
иногда что-то шептал супруге Лабунского, и та весьма благосклонно склонялась к
нему. Правда, иногда она посматривала и в сторону Дронго, сидевшего на другом
конце стола.
Когда подали десерт, мужчины поднялись, чтобы выкурить
сигареты. Лицци уже много лет курил только «Ротманс», тогда как Марк Лабунский
достал свои сигары, а Жураев «Кэмэл». В отличие от итальянских женщин,
российские дымили не меньше мужчин. Это считалось модным. На Западе же модным
был абсолютный запрет на курение, здесь всячески стремились изжить столь
вредную привычку.
К Дронго подошла Екатерина Лабунская.
— Мне понравилась экскурсия, — с явным вызовом
сказала она, — может, нам в Москве тоже устроить нечто подобное.
В некоторых случаях лучше не отвечать. Это был как раз тот
самый случай. Дронго взглянул ей в глаза и ничего не ответил. В это время
раздался громкий голос Соренко. Он о чем-то спорил с Обозовым, причем говорил
только Соренко. Его собеседник предпочитал молчать, поддерживая беседу лишь
невразумительным мычанием.
— Мне кажется, что четвертый пункт нашего договора мы
могли бы дать несколько в другой редакции, — сказал по-английски Марк
Лабунский, обращаясь к сеньору Лицци.
Хеккет, услышав это, насторожился.
— Как это — в другой? — спросил он. — Мы ведь
уже все согласовали.
— Чисто техническая правка, — успокоил его
Лабунский. — Если разрешите, я вам покажу.
— Конечно, — сразу согласился Хеккет, — я
хочу посмотреть, что именно вас не устраивает.
Лабунский повернулся и пошел к лифту. Сеньор Лицци подошел к
Хеккету и о чем-то тихо спросил. Когда Хеккет ему отвечал, лиц говоривших не
было видно, они отвернулись от бассейна и отошли в глубь сада.
Не куривший Горчинский подошел к Лабунской, которая стояла с
сигаретой в руке. Очевидно, это не мешало им общаться, так как был слышен
грудной смех женщины. Через несколько минут в ресторане показался Марк
Лабунский. Он принес копию контракта и показал ее Лицци и Хеккету, настаивая на
поправке. Хеккет сразу начал сверять текст договора с предложениями Марка. Это
было не совсем удобно — вести деловые разговоры во время ужина, но, очевидно,
договаривающимся сторонам было важнее согласовать договор, чем соблюдать некие
этические принципы. Второй итальянец также подошел ближе, и они начали
оживленно что-то обсуждать.
Лабунский подозвал к себе Обозова, знавшего английский язык
гораздо лучше него. Они стояли впятером, обсуждая пункт договора, по которому
возникли сомнения, когда официанты начали разносить шампанское и вино.
Женщины также поднялись и беседовали между собой. Дронго
заметил, как, поговорив с Лабунской, к лифту в глубь холла поспешил Олег Торчинский.
Официанты разносили вино, шампанское и десерт, когда супруга Лабунского
неожиданно резко взмахнула рукой и официант, подававший ей бокал вина, к своему
ужасу, опрокинул его ей на платье.
Все переполошились. Подбежавший метрдотель долго извинялся.
Официант от страха просто остолбенел и только бормотал слова извинения. Женщины
предлагали Екатерине свои салфетки, но она извинилась и отошла от них,
собираясь направиться к лифту, чтобы подняться наверх и переодеться.
