— Безответственная дурочка! — бушевал я. —
Неужели тебе все равно? Неужели ты настолько не уважаешь свою семью, свой дом,
в конце концов саму себя, что приглашаешь в дом мошенников и знакомишь их со
своим отцом? Ты что, не понимаешь: его поднимут на смех, если узнают, что он
пригласил в гости Эда Дженкинса?Ты что, не понимаешь: из-за этого может рухнуть
его карьера? Полгорода будет считать, что за взятку он согласился сделать мне
хорошую репутацию. Если у тебя ко мне какое-то дело, то давай выкладывай. Но
постарайся уж оградить от неприятностей свой дом и доброе имя своего отца.
Она даже бровью не повела, а только стояла на цыпочках, и ее
малиновые губки были всего в паре дюймов от моего лица.
— Черт возьми, Эд! До чего же ты милый, когда
сердишься! Сразу кажешься большим и сильным, и такое впечатление, что ты ни
перед чем не остановишься. А хочешь, я познакомлю тебя с мамой?
Я отрицательно покачал головой.
— Нет. Я ухожу, и в четверг меня не будет на
вечеринке, — сказал я, направляясь к выходу.
Она подала мне шляпу, открыла дверь и, как резиновый мячик,
запрыгала вниз по ступенькам.
— Не надо так спешить, Эд. Не забывай, что мне
предстоит везти тебя домой. Я вытащила тебя из дома, значит, должна отвезти
обратно. Ручаюсь, у тебя нет с собой бешеных денег, а я не хочу, чтобы ты шесть
недель добирался до дома пешком. Не хочу, чтобы мой лучший рекорд был побит.
Я кипел от негодования, но вдруг краем глаза заметил, что в
тени раскидистого дерева, росшего на противоположной стороне улицы, кто-то
прячется. В свете ярких уличных огней тени еще больше сгущались, и я не мог
разглядеть, кто это, но супя по тому, как он поспешил зарыться поглубже в тень,
ему нужен был я.
Внезапно меня осенила догадка. Девчонка принадлежит к числу
этих современных бессердечных штучек, которых интересуют только джаз и деньги.
Старик давно махнул на нее рукой, и она спуталась с шантажистом, работает на
него, а выручку они делят пополам. Если бы им удалось доказать, что Эд
Дженкинс, мошенник международного класса, провел вечер в доме Джона Стонтона
Ламберта, то кое-кому пришлось бы раскошелиться, чтобы дело не всплыло на
поверхность. Идея кажется дикой, но в последнее время это далеко не первый
случай, когда родителей шантажирует собственное чадо… И все-таки это никак не
вписывалось в картину. Если глупая девчонка думает, что человекообразный
осьминог намерен делиться с ней, то ей очень скоро придется убедиться в
обратном. Он сначала использует ее, а потом предложит убраться
подобру-поздорову.
— Ну пошли же, Эд. О чем ты задумался? — В ее
голосе звучала издевка. — Да не забивайся на край сиденья: не бойся меня!
Если мужчина изображает из себя злодея, эдакого погубителя маленьких девочек,
демонстративно кладущего ключ от квартиры к себе в карман, да еще с этим жутким
выражением на лице типа «теперь ты в моей власти, детка», то он не станет
вжиматься в дверцу.
Да, тут было что-то не то. Я посмотрел в эти искрящиеся
озорные глаза, на эти полураскрытые малиновые губы, на этот смеющийся рот и
заметил кроме этого что-то еще — какое-то скрытое волнение, затаившееся в
глубине глаз. Не страх, нет, а какое-то беспокойство, нечто подобное тому
отчаянию, какое, как мне кажется, ощущает преступник, которого ведут на
электрический стул.
Позади нас пристроилась машина, осветив фарами наше заднее
стекло.
— До чего же он славный, мой папочка. Все-то ему до
лампочки! — насмешливо проговорила она.
При этих словах я поцеловал ее. Ее ответный поцелуй был
продолжительным и трепещущим, но не страстным. Это был, скорее, поцелуй
ребенка, который боится остаться один в темноте, хотя чувствовалась в нем также
и опытность зрелой женщины.
Она свернула на обочину и быстрым движением руки крутанула
руль. Машина, ехавшая за нами, тоже остановилась, и на водительском месте я
мельком заметил огромную фигуру, неподвижной, инертной массой расплывшуюся на
сиденье, в то время как длинные, беспокойные руки цепко обхватили рулевое
колесо. Машиной управлял человекообразный осьминог, я узнал его, хотя он и не
поворачивал головы.
— Ну, началось! — воскликнула девушка, проведя по
губам тыльной стороной ладони. — Мой папочка, которому обычно все до
лампочки, наконец-то ожил.
Я рассмеялся. Передо мной было не невинное дитя, ставшее
жертвой заговора, а вполне современная девица, обладающая живым, подвижным умом
и знанием жизни, которая обдуманно, со знанием дела, вступает в игру с огнем,
пытаясь вовлечь Эда Дженкинса в опасную для жизни ситуацию. Что ж, пусть
попробует, не буду ей мешать.
Она свернула на обочину и остановила машину:
— Эд, ты, может быть, первоклассный мошенник, но
целоваться совсем не умеешь. В этом деле ты полный осел. Если описать, как ты
целуешься, получится целый трактат. Ну иди ко мне. Мамочка преподаст тебе урок.
Минут пять спустя она снова завела машину.
— Нет, какой же все-таки чудак мой папаша! —
сказала она, обращаясь то ли к себе, то ли ко мне.
Рядом снова послышалось гудение мотора, и огромный
автомобиль с человекообразным осьминогом за рулем прошмыгнул мимо нас. Я не
сомневался, что на этот раз она узнала его. Рот ее слегка дернулся, и, хотя она
не повернула головы, глаза ее были устремлены вслед проезжавшей машине.
Несколько минут мы ехали молча. Теплая ночь, близость
тонкого девичьего тела, яркие звезды на небе — все располагало к задумчивости.
Я украдкой посмотрел ей в лицо, она наклонилась к приборному щитку, чтобы
выключить освещение, и. когда на мгновение глаза ее попали в круг света, я
увидел, что в них блеснула влага. Слезы бежали по ее щекам, она крутанула руль
и украдкой смахнула их.
— Проклятые сопли! — проговорила она как бы между
прочим.
Возле дверей моего дома она еще раз, на прощанье, поцеловала
меня и бросилась в мои объятия — комочек дрожащей трепещущей женственности,
потом снова поцеловала, распахнула дверцу машины, похлопала меня по плечу и
глубоко вздохнула — вздох этот походил скорее на всхлипывание.
Идя к дому, я вдруг почувствовал себя таким старым после
этого всплеска юных эмоций, контрастирующего с моим спокойным, уравновешенным,
философским отношением к жизни. Я снова подумал об этой девушке, еще очень
молодой, но уже искушенной в житейских делах, включившейся в какую-то крупную
игру, где ставкой было нечто большее, чем может поставить молодая девушка,
вспомнил, как она старалась привлечь меня своими жаркими поцелуями и тайком
вытирала слезы, вспомнил, что ее неотступно преследует король шантажа — человекообразный
осьминог, а дома ждет согбенный родитель с усталыми глазами… Нет, это уж
слишком. Кажется, меня начало засасывать в водоворот, и я инстинктивно
барахтался, чтобы выплыть на медленное течение. Закружившись снова в вихре
событий и переживаний, я рискую потерять внутреннее равновесие. Жизнь в
Калифорнии расслабила и размягчила меня, теперь я, как все законопослушные
граждане, искал спокойного упорядоченного существования. И вот сейчас я принял
решение: хватит цепляться и дрожать за собственную безопасность, я снова буду
поступать, как хочу, и снова вступлю в единоборство с законом.И пусть меня
поймают, если смогут.
