Жизнь в Порт-Артуре была «дружба дружбой, а служба службой». Все жили дружно и весело, но служебного разгильдяйства не было. Все были как-то подтянуты и приличны. Одевались офицеры чисто и даже щеголевато. Долгов у офицеров почти не было. Офицерские жены одевались изящно и красиво. Много было интересных дам, в особенности у моряков. Балы и вечера были блестящи. Каждое воскресенье в гарнизонном собрании давался спектакль, а после него танцевальный вечер. В городе была или драматическая, или опереточная труппы, был очень хороший цирк Боровского. Процветали и кафешантаны «Палермо» и «Варьете». Офицерство веселилось, но и служило на совесть. Было экономическое офицерское общество, в котором чего хочешь, того просишь — все и вся было, и дешево.
Генерал А. М. Стессель требовал, чтобы офицеры знали крепость досконально, и всеми способами натаскивал офицеров и поверкой караулов, и полевыми поездками, и тактическими занятиями, и маневрами: частями полка, бригады и дивизии. Офицеры действительно знали крепость. Таким образом, офицеры сроднились с крепостью и любили свое место службы, и назад в Россию мало кто переводился: в России служилось, может быть, и легче, но не так обеспеченно и привольно, отношения между начальством и подчиненными были совсем другие — здесь были отношения человеческие-товарищеские. В Порт-Артуре, и вообще на Дальнем Востоке, всякий русский видел и чувствовал силу и величие России… а теперь что сделали подлые проповедники «швабоды» — китайцы и те нас презирают. Но как втайне потирают руки от удовольствия наши «союзнички» — и французы, и англичане, и американцы, и японцы, а немцы хитрили, да и перехитрили — самим досталось расхлебывать кашу, а китайцы, имея поддержку С.-А. Штатов
[92], обнаглели до того, что нагло попирают права теперь бесправных русских.
1903
Настал 1903 год. Шумно и весело встречали [его] порт-артурцы, беспечно веселились, никто не думал о войне. Наш полк вышел в лагерь, устроенный на одном из мысков, выдающихся во внутренний обсыхающий бассейн. Как-то налетел шквал и завернул спящего меня в мою же палатку. Приезжал генерал А. Н. Куропаткин щупать почву и сообразить на случай войны с Японией. В интимной беседе, после парадного обеда, генерал Куропаткин передавал адмиралу Алексееву и генералу Стесселю свой план войны с Японией: «Ни в коем случае не ввязываться в большое сражение в Южной Маньчжурии, отходить к северу до Харбина, оттягивая японцев от их морской базы, и когда русская армия будет достаточно сильна, то только тогда начать наступление, дать первое сражение к югу от Харбина». Свидетелем этого разговора был наш поручик П. А. Зевакин, ординарец при генерале Куропаткине.
В августе был интересный маневр с высадкой десанта, но, разумеется, японцы не так высадились в 1904 году.
В декабре 1903 года адмирал Алексеев устроил грандбал со спектаклем, давали водевиль с пением, и я участвовал и пел… весь водевиль пропел верно, но в конце послед него номера сбился, и занавес задернулся при общем смехе… В. А. Стессель уверяла всех, что я это устроил нарочно — насмешить всех и повалять дурака. После спектакля адмирал Алексеев угощал меня шампанским и пил за мое здоровье. В. А. Стессель долго дулась на меня.
1904
Настал роковой 1904 год. Японцы-торговцы давно уже объявили распродажу своих товаров и с каждым отходящим пароходом покидали Порт-Артур. С наступлением нового года они поголовно стали выезжать в Японию. Мы готовились к выступлению на р. Ялу, на границу Кореи. На наше место в Порт-Артуре прибыли новые части. Это была одна из роковых ошибок Русско-японской войны — взять из крепости войска знающие и заменить «слепыми» войсками. Мы знали генерала Стесселя, и он знал нас, и мы знали крепость, как пять пальцев. Наш Генеральный штаб исчислял боевые силы Японии в 350 тыс., а газетный корреспондент Мошков — в 1 млн 200 тыс., и последняя цифра оказалась уменьшенной… а полковник японского Генерального штаба был подрядчик по очистке отхожих мест в гарнизоне крепости Порт-Артура, и знал все… в крепости.
26 января, утром, был отслужен напутственный молебен, и 1-й эшелон нашего полка двинулся на ж.-д. станцию для отправки на станцию Ташичао. Погрузка 7-й и моей 8-й роты назначена была в 9 часов вечера, и отправка поезда — в 1 ч 53 мин ночи. На вокзале мы проводили последние часы. Было около 12 часов ночи. Мы, поужинав, пили шампанское, нас провожали полковые дамы и друзья-приятели. Солдаты были посажены и уже располагались спать. Мы, офицеры, уже выходили из вокзала, как вдруг с Золотой горы послышались орудийные выстрелы… Мы спросили провожающего нас артиллериста подпоручика Михаила Андреевича Наумова: «Что это значит?» Он ответил: «Должно быть, ночная стрельба», — но вслед за сим с вершины Золотой горы поднялись одна за другой три сигнальные ракеты, и положительно заревел орудийный огонь и с береговых батарей, и с судов… Так мы под гром орудий двинулись из своего Порт-Артура, не зная, что творится. В день нашего отъезда я поехал в город к «Кунсту и Альберсту»
[93] купить эмалированную кружку для похода; по дороге увидал, что японский консул ехал куда-то в парадной форме. Приказчик К. А., Максимилиан Эрнестович Керковиус, по секрету шепнул, что Япония объявила России войну, но я пока еще не поверил. На другое утро, уже подъезжая к Ташичао, от кондуктора узнали, что в Порт-Артуре была ночная атака японских миноносцев и что три наших судна подбиты
[94]… На станции Ташичао полк высадился и стал ожидать приказаний.
Дня через четыре проследовал первый поезд из Порт-Артура с офицерскими семьями, набитыми в вагонах как сельди в бочке; они рассказали, что произошло в Порт-Артуре. Какой был непривлекательный вид у наших цариц балов… Много слез пролито было в расставании отцов со своими семьями — многие расстались навеки… Вслед за первым проследовало еще три поезда с семьями и офицеров, и жителей. Картина тяжелая. В одном из поездов проехала опереточная певица Екатерина Михайловна Солнцева и выпила «за успех» с нами шампанского. Я с ней встретился только в 1908 году, в Кронштадте, она была уже супругой начальника Кронштадтской крепости артиллерии полковника Александра Николаевича Вадина (Вамензон).
На станции Ташичао наш полк простоял три недели, в течение этого времени мы побывали в Инкоу, тамошнему начальнику гарнизона полковнику Сейфулину показались какие-то огни на заливе, и он решил, что японцы намерены произвести высадку в Инкоу. Мы пробыли три дня, прошлись с музыкой по городу и возвратились опять в Ташичао. В последних числах февраля наш полк двинулся походным порядком из Ташичао на д. Танчи, г. Сюань, г. Фынхуанчен и г. Сахедза на реке Ялу. Из этого похода мне очень памятно следующее: в д. Танчи была назначена дневка, на другой день прихода утром я вышел в роту и вижу — идет наш командир полка полковник Николай Александрович Лайминг, направляясь ко мне, я пошел ему навстречу, поздоровались, и он подает мне коробочку с орденом, я раскрыл ее и вижу орден Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом
[95] (за Ляоян 1900 года), у меня вырвалось: «Эх, крестик-то красный, вот если бы беленький…» — на это Н. А. Лайминг ответил, указывая на восток: «Там будут белые кресты, и большие, и маленькие — какой нам достанется, неизвестно…» — ему достался большой могильный, а мне маленький беленький Георгиевский за один и тот же Тюренченский бой 18 апреля 1904 года. После обеда он вздумал проверить целость консервов на руках у солдат и в первых осмотренных ротах съевшим без разрешения банку консервов побил физиономию, видя это, я свою роту вывел далеко в поле и, осмотрев и проверив, разнес в пух и прах съевших, но так как моя рота была далеко, то командир полка и не дошел, и тем спас многих от побоев, солдаты долго помнили мою хитрость.
