Старший брат Александр перешел из пехоты в корпус военных топографов и уехал в Харьков. 15 ноября 1871 года родился братишка Николай.
Зимние занятия шли своим чередом. Начались уроки пения и ремесел. Пению обучал воспитатель Макар Никифорович Езерский, как теперь помню, разучивали песенку «Ах ты воля, моя воля, золотая ты моя», и Езерский часто меня бил смычком по голове, и я из-за этой «воли» являлся домой с пятнами на лбу — вот тебе и «воля». Ремесла начал изучать со столярного, но, сломав две пилы, был переведен в токарную, где порезал себе руку, и был переведен в переплетную, но и тут неудачно — воспитанник Гринев в драке со мной вымазал мне всю физиономию клейстером… и я окончил курс практических наук. Вообще, я был мальчик не из тихих: или я бил кого, или меня колотили. У воспитанников было много невинных игр, в которых фигурировал жгут из туго свитого мокрого полотенца…
1872
Наступил 1872 год. Помню, на Пасхе весь огромный плац прогимназии покрылся тысячами чаек, и они гуляли более часа. В мае, после экзаменов, начались толпой товарищей экспедиции в Ямской лес на целый день с едой, чаем и с котелком, было очень весело, возвращались домой только к ужину. Летом выучился на р. Которосли плавать. Часто играли в «солдаты» и «войну», которая всегда оканчивалась дракой. Я был полковник. В одной из войн, во время бомбардировки, сыну фельдшера Алеше Федорову проломили кирпичом голову, но его папа его вылечил. В военных играх появились и новые товарищи: Саша Прибылович, Паша Бровин и много других. Не помню, кто-то усмотрел в лавке старого железного лому чугунную пушку, весом около полпуда, я купил, устроили лафет на колесах, началась потеха… Эта пушка через шесть лет опалила мне лицо, и только чудом сохранились глаза. Теперь мы выходили «войском» на Бутырское поле и с отрядом станционных мальчиков имели столкновения. Громадное влияние было чтение. У Феди Ширяева были «История Петра Великого» и «История Наполеона», два громадных тома с множеством рисунков, и я их прочитал три раза от корки до корки
[9]. Любил читать «Оборону Севастополя» Погосского
[10], написанную особым стилем, и «Чтение для солдат»
[11], где особенно много писалось о Кавказской войне. Шалость шалостью, а незаметно прививался и воспитывался патриотизм. В этом году много писали и говорили о 200-летии рождения Петра Великого, о торжествах и выставке в Москве.
Не могу забыть о печальном со мной случае в этом году. Хотя мы и мальчишками-сорванцами были, но ухаживали за одногодками-барышнями, особенно помню Марину фон Зигер-Корн, Катю Кореневу, Маню Боголюбову, Сашу Андрееву. Была девочка Катя Зубель, и вот она что-то сказала, а я схватил ветку можжевельника и давай бить по лицу ее: разумеется, сейчас же с жалобой к моему отцу, тот сейчас же призвал меня, и первый его был вопрос: «Чем бил, принеси»… Выйдя на двор, я сообразил, для чего, и нарвал громадный, мягкий букет… лебеды, который и вручил отцу, но он выпорол меня розгами и очень больно. Внушено уважение к женщине. Помню ясный, жаркий летний день, время было послеобеденное; в огороде под громадными тремя тополями собралось много нас, мальчиков и девочек, затеяли хоровод и, взявшись за руки, под песенки «Ах вы, сени, мои сени» и «Чижик, чижик, где ты был», плясали, я уже раньше, после обеда, чувствовал, что-то плохо с желудком, но «общество» и танцы соблазнили меня… песня неслась, хоровод кружился… я увлекся и забылся… и… вдруг моя дама громко, на все «общество», заявила: «От Миши воняет»… Я понял, и почувствовал, и побежал домой. Робко и тихо взошел, окна были завешаны, жара-духота, мать спала-отдыхала на диване, я приблизился к ней и пристально смотрел ей в лицо… Она повела носом, потянула воздух и зашевелилась, я обмер, она раскрыла глаза на меня и спросила: «Что с тобой?» — я молчал, она опять потянула носом, встала, подошла ко мне, нагнулась, посмотрела и воскликнула: «Мишка, ты обосрался»… Я тихо прошептал: «Мама, мы танцевали». Вот почему я не любил танцев — они напоминали мне мой «конфуз». Отцу дало начальство прогимназии клочок земли для огорода, насадили картофелю, капусты, луку, моркови, свеклы и сахарного гороху, таскание воды, поливка гряд измучили меня… потом только утешился горохом. Зато осенью у нас были даровые овощи. Я очень любил капустные кочерыжки.
Учебный год я уже начал в 2-м классе, воспитателем был Н. П. Акулов. Осенью этого года я научился кататься на коньках. Любимым местом катанья был большой пруд сзади прогимназии, на огороде Александра Михайловича Колчина. Сам Колчин был ростовский крестьянин, красавец собой, да и его жена, Александра Петровна, была к нему под стать. Мы с отцом бывали у него в гостях. Раз я с Пашей Бровиным катались на этом пруду и гонялись друг за другом. Я улепетывал на коньках от Бровина, но как раз посредине пруда под мой конек попадает примерзший сучок, я спотыкаюсь, падаю, на меня со всего размаха Паша, проламывается лед, и мы погружаемся по горло в воду… еле выбрались на берег — и домой. Мать только ахнула, но отцу не сказала. С меня как с гуся вода.
Из наук учебного года я полюбил географию, которую проходили по Белоху, и естественную историю по Сент-Илеру, из рождественского гуся собрал на проволочки скелет лапы. Ученье мое шло хорошо — в среднем на 9–10 баллов.
Часто с матерью ходили в гости к тетке Ольге, живущей в собственном домике на Подгорной улице, недалеко от прогимназии. У нее на воспитании были племянница Надя и два племянника Паша и Петя, тоже мальчики не из тихих. Мы часто дрались, всегда двое на одного, попеременно. Им кто-то подарил небольшую лодочку, но ее надо было перегнать с пристани Ветка, ниже Ярославля 6 верст, на р. Которосль к Феодоровской церкви. Мы смастерили мачту с парусом и в один прекрасный день отправились на Ветку, поставили мачту, распустили парус и двинулись к устью р. Которосли, сильный ветер понес нас вверх по течению, и мы попали между барж идущего каравана, как нас не раздавило — удивительно, но все-таки у нас была лодка. Рыбу ловили с плотов, на колодки, шел хорошо окунь. Река Которосль была глубока — бочагами, т. е. ямами, и много летом тонуло в ней неопытных купальщиков. В Ярославль приезжал со своим хором Агренев-Славянский и дал концерт в прогимназии. Я совершенно обезумел от восторга, и последний раз мне его пришлось слышать в Порт-Артуре в 1902 году.
Из начальства военной прогимназии помню генерала Лео, полковников — Боголюбова, Андреева, Кичеева. Майоров — Коренева, Караулова, Борисова. Воспитателей и учителей — Патаржинского, Акулова, Здаревского, Лебедева, Лютомского, Прибыловича, Семенова, Гусева, Андреева, Ряднова, Иванова, Персидского. Священников — отца Андриана, Волкобруна, Тиряева, Ливицкого и отца Смарагда от церкви Иоанна Предтечи. Нашей грозой был вахмистр Ефграф Спиридонович Иванов. Церковным старостой был Иван Никифорович Никифоров — заведующий швальной.
