– Все утро я кое-что настраивал и готовил. Поэтому мы будем вооружены.
Я продемонстрировал револьвер.
Он брезгливо поморщился, словно я показал ему дохлую крысу:
– Это не то. Я против убийств и страданий, хотя без первого иногда не обойтись. Дорога в будущее выстлана случайными жертвами. Но если уж нам и придется убивать, то предпочитаю, чтобы наши враги умирали без лишних страданий. Поэтому кое-что и приготовил.
Уэллс достал из ящика стола деревянный футляр. Открыл его и развернул ко мне. Внутри лежали два предмета, очень напоминающих пистолеты, только вид у них был весьма непривычный. Обтекаемые формы, ствол похож на химическую колбу, только из металла с блестящим стальным шариком на конце. Я взял этот пистолет будущего. Он оказался весомым, но не тяжелым, и весьма удобно лег в руку.
– Это криогенный пистолет. Другими словами, орудие мгновенной заморозки. Запаса аккумулятора хватит на полсотни выстрелов, после этого его нужно заряжать снова. Процесс достаточно трудоемкий. Я пытаюсь его упростить, но пока не выходит. Это дело будущего. Я давно работал над этим изобретением, внедрять его в жизнь пока не планирую. Но сейчас у нас нет другого выбора. Нам нужно обезопасить себя. Так что будьте осторожны. Без надобности не используйте заморозчик. Все-таки надеюсь, что наша поездка пройдет в дружеском ключе.
На пороге кабинета появился Штраус и доложил, что приехал Айэртон Никольби. Он на своем автомобиле, в дом не входил, ждет за рулем.
Уэллс собрал документы, сложил в папку и убрал в ящик стола. Взял второй заморозчик и убрал во внутренний карман пиджака.
– Выезжаем, – сказал он.
Через несколько минут мы уже покидали Лондон. Первым ехал Двуглавый, за ним Уэллс и Штраус. Я с Вертокрылом замыкали кортеж.
Дорога до Северного Йоркшира заняла порядка двухсот миль. Мы двигались со средней скоростью сорок миль в час, разгоняясь только на проселочных прямых дорогах, так что в Резервацию мы должны были приехать часов через пять, беря во внимание все возможные необходимые остановки.
Такой расклад меня вполне устраивал.
* * *
Люди в глубинке отличаются от людей в мегаполисе приветливостью и чистотой во взгляде. У них нет того обилия проблем и забот, с которыми ежедневно сталкивается человек в Лондоне, независимо от его материального положения. На редких остановках возле трактиров и заправочных станций нам всегда приветливо улыбались и предлагали помощь. В случае же отказа в их лицах появлялось разочарование. Но чем ближе мы приближались к Северному Йоркширу, тем меньше улыбок и приветливости оставалось у жителей. Появилась настороженность, с которой воспринимают каждого чужака те, кто боятся за свои традиции и правила, впитанные с молоком матери от седин предков. Люди стали разговаривать более односложно, порой даже непонятно было, что именно они говорят. В конце концов речь выродилась в какое-то невнятное бурчание с явной агрессивной интонацией. Я даже начал опасаться за собственное здоровье, которое местный автозаправщик мог изрядно попортить своими кузнечными кулаками. Оставалась надежда на надежный револьвер и силовую поддержку Вертокрыла, которому местные жители очень не нравились. Это было видно по его вечно хмурой физиономии и злым взглядам, которыми он награждал каждого встречного.
Я никак не мог понять, что же изменилось? Почему люди вдруг стали совсем другими? Ведь между дружелюбными и злыми, нелюдимыми деревнями было всего с десяток миль. Но только когда я уже оказался в Резервации, понял, что дело было совсем не в нас, простых путешественниках, а в том месте, куда мы направлялись. Местные жители боялись и не любили обитателей Резервации, которые хоть и должны были не покидать своей земли, но время от времени совершали вылазки в соседние леса и деревни. Люди помнили об этом. Когда увидели за рулем одного из автомобилей Двуглавого, узнали его, и поскольку он возглавлял нашу поездку, относились к нам так же, как к обитателям Резервации, которые не давали им жить спокойно.
Я прочитал на дорожном указателе, что до города Йорка оставалось пять миль, когда Двуглавый свернул влево на проселочную, отлично укатанную дорогу и помигал фарами, приглашая продолжить путешествие. Мы последовали за ним. Некоторое время ехали молча, наблюдая, как сгущаются вечерние сумерки, а дорога постепенно сужается и петляет. Герман какое-то время крепился, но затем разразился ругательствами. В основном он выражался по-русски, но я, проведя в Петрополисе прилично времени, научился разбирать в хитросплетениях выразительного языка уличную брань. Вертокрыл поминал нехорошим словом меня, поскольку я согласился ехать неизвестно куда на ночь глядя, Уэллса, которого считал сумасшедшим прожигателем жизни, бесполезным, точно пятое колесо у автомобиля, и свою несчастную судьбу, которая занесла его на службу ко мне. Он мог бы сейчас сидеть в пабе, есть свиную рульку и запивать ее вкусным темным элем, а вместо этого рисковал застрять на всю ночь посередине дикого леса, угодив колесом в очередную яму или просто съехав в кювет. Я не мешал ему выворачивать душу наизнанку. Если ему так легче в дороге, то кто я, чтобы вставлять ему палки в колеса?
И когда нам уже начало казаться, что лес бесконечен, мы оказались на его опушке перед большим полем, заросшим травой. Поле было окружено высоким забором – между деревянными столбами была натянута металлическая сетка и стояли ворота, над которыми висела табличка:
РЕЗЕРВАЦИЯ.
Частная территория.
Не входить!
Мы остановились. Двуглавый вышел из машины, скинул капюшон и направился к воротам. Здесь ему не от кого было прятаться, и он мог быть самим собой с двумя воинственно настроенными к окружающему миру и к самим себе головами.
Боковое стекло у меня было опущено. Я чувствовал дыхание теплого вечера и слышал, как правая голова Айэртон спорила с левой головой Монтгомери о том, что профессор мог бы послать в этот ужасный город кого-то другого, а они только несколько дней потеряли по прихоти старика. Монтгомери был недоволен, а Айэртон защищал профессора. Было видно, что спор для них привычное и любимое занятие, которому они предаются с упоением, оставшись всякий раз наедине.
– Не нравится мне все это, – пробормотал я.
Герман с уважением посмотрел на меня и сказал:
– Найдите того дурака, кому может понравиться двухголовый мужик. Вы были в своем уме, когда согласились на эту поездку?
Захотелось вспылить, но я простил ему дерзость, в его словах была доля правды. Я целиком доверился Уэллсу, который руководствовался непонятными мне идеями. Неужели он настолько сильно доверял своему старому единомышленнику, который вступил на иной путь, и кто знает, куда завела его эта дорожка?
Мне было не видно, что делал Двуглавый возле ворот, но они открылись. Причем двигались самостоятельно, без его мускульных усилий. Он вернулся в машину, тут же зафырчал мотор, и автомобиль заехал на территорию Резервации, побежал по дороге, разделяющей поле напополам. Штраус последовал за ним. Герман не стал ждать, пока я укажу ему на его обязанности, и надавил педаль газа.
