– Наши, наши! – радовались парни, глядя, как их окружают со всех сторон настороженные воины.
– Ерофей, тетерев ты Белозерский, неужто своих не узнаешь?!
Молодой воин, державший троицу на прицеле, удивленно всмотрелся в кричавшего и опустил свой самострел. – Петька, глухарь ты Онежский, неужто это ты?!
– Ну вы, ребя, на себя бы со стороны поглядели! – удивленно качал головой командир дозорного десятка Евсей. – Лицо серое, одна кожа да кости, глаза впавшие. Вся одежа в черной костровой копоти. Попробуй только в вас своих признай. Нонче ведь кто только по округе не шатается, разбойного народа стало тьма тьмущая. Рыщут, приглядываются ко всему, где бы у ближнего чего урвать можно. Вот мы и думаем, от ватажки своей, что ли, какая троица отбилась? Али, может, вообще она передовым дозором перед всеми своими идет? У нас-то ведь тоже нонче строго стало, как в прошлом году по всему поместью карантинную службу ввели. Всю округу мы теперича крепко держим!
* * *
Передохнув часик, ребята заскочили за спины пятерки, и она пошла обратно к застрявшим ладьям по свежему пешему следу. Идти в усадьбу со вторым звеном все они отказались наотрез.
– Там товарищи наши, с кем мы такой путь прошли вместе, сейчас мерзнут. Не можно нам их там вот так оставить, а самим в это время в горячих термах отогреваться! Одни, легкоконные, с вестью в усадьбу скачите и передайте начальству – пусть поскорее большой обоз за Лычково присылают. И судовые команды с мастеровыми ладейщиками Ивора там будут нужны, чтобы ладьи наши ото льда сберечь.
– Караван за Лычково вмерз! Наши с зерном и с крупами из Волжской Булгарии вернулись и в затоне встали! – разнеслась весть по усадьбе.
Через несколько часов все сани, которые только там были в наличии, вынеслись в конных и оленьих упряжках в юго-западном направлении. А уже через пару дней, груженные зерном и мукой, они начали возвращаться обратно. Через седмицу последний мешок ячменя, ржи и пшеницы был засыпан в зерновое хранилище поместья. Хлебный поход, как его уже успели окрестить в поместье, для полутора сотен андреевцев был закончен, и теперь им можно было отдыхать, отъедаться и отогреваться в горячих термах.
Глава 10. Металл, бумага и чернила
– Лиза, ну Лиза, ну чего ты вредничаешь и выкобениваешься, ну будь доброй, ну позови ты мне Риночку, а? – клянчил Лютень, приминая снег у госпитального входа.
– А вот и не позову! – издевалась над пластуном лекарша. – Кто вчера обещал, что через полчаса нашу девоньку вернет? А пришли вы через сколько? Уже на ужин была пора идти, а вас все нет и нет! И бродят и бродят они все! А она как-никак в войсковые лекари за свое умение определена и совсем скоро даже служилый чин рядового получит! А значит, и воинский порядок тоже должна знать! И чего ходить то, всю усадьбу уже небось истоптали? Вот свадьбу сыграете по весне, ну вот и бродите тогда, сколько душе вашей угодно, и когда у вас дежурства и службы никакой нет.
– Вредная ты, Лизка, потому тебя и замуж не берут! Все бы тебе об одной службе заботиться! – не подумав, брякнул Лютень и увидел округлившиеся злые глаза девки.
– А ну пошел вон отсель, жених! Не тебе об других судить! – обозленно выкрикнула лекарша и с грохотом хлопнула дверью.
– Ты это, Лизавет, ты извини меня, дурака. Это я, что-то не подумав, сейчас брякнул. Прощение просим, – пробормотал пластун и, развернувшись, побрел в сторону выхода из крепости.
– Лютий, Лютий, – послышалось за спиной, и к нему подбежала закутанная в шаль девушка. – Подожди, одеться и прийти. Там подожди, – показала она на крепостные ворота и, развернувшись, бросилась опять к госпитальному зданию.
– Зря Лизавет обидеть, – качала головой Рина. – Она хороший, и Катерь тоже хороший. Они помогать, много меня учить. Я даже говорить по русский начать и все понимать.
– Да я же ведь не нарочно, и как только слово такое обидное вылетело?! – сокрушенно вздохнул Лютень. – Повинюсь я перед Лизкой и подарок ей приготовлю, чтобы она не дулась. Риночка, а, Риночка, а дай я тебя обниму?
Парочка проходила вдоль реки, прохожих пока не было, и пластун попробовал было подтянуть к себе девку.
Сверкнули зеленые глазища, она резко вывернулась, толкнула ухажера, и бывалый воин, сам даже не поняв как, оказался спиной в сугробе. А хулиганка стояла в это время на тропинке и мило хихикала.
– Ах ты рысь! – взревел медведем Лютень, кидаясь вдогонку за своей убегающей невестой, и уже поймав ее, крепко к себе прижал. – Риночка, Риночка, радость ты моя! – С неба падали снежинки, а парочка, не замечая времени, все стояла на речном обрыве.
* * *
– На первое марта из дальних и ближних окрестностей в поместье вывезено четыре сотни, семь десятков и еще пять мужиков и баб, и самое главное – это девять сотен, восемь десятков и девять детишек, – докладывал Варун. – Дальними дозорами взяты под учет все малые и большие села, все хутора и росчища до реки Пола на западе и реки Мста на севере, а на востоке аж до самого Валдая и до озера Селигер. На юге наши дозоры доходили до Демьяна и его окрестностей. Все вывезенные были нами обогреты, накормлены и потом переданы поместным властям в здравии. Хотя как в здравии? – вздохнул заместитель командира бригады по разведки. – В некоторых еле душа теплилась. Но мои робята очень старались, и подавляющее большинство людей они смогли доставить в поместье живыми. А как с ними там дальше дело было, о том, я полагаю, поведают уже другие докладчики. Скажу только еще, что за эти полгода, пока мы «держали» всю прилегающую к поместью местность, нами были обнаружено более дюжины больших и малых разбойных ватаг. Не все из них выбивались нашими воинами. Проводя дознание на месте, более половины из тех, на которых не было крови, командирами потом, после сурьезного разговора, отпускались. Многим мы помогали выйти за Валдай в сторону Торжка, откуда они должны были двигать дальше, в южные земли Руси. Две большие ватаги и три малые нами были уничтожены вчистую. Ибо народ там подобрался лютый и уже перешагнувший через большую человеческую кровь. Оставлять таких – это плодить беду и далее. По поступающим сведениям в Господине Великом Новгороде никакого спокойствия как не было, так и нет. Вечевой колокол там бьет каждую седмицу. Такого лютого голода, как в прошлом году, конечно, пока нет, ибо в последние месяцы, перед тем как река встала, зерна туда в достатке завезли. Но, опять же, народ жалуется, что большую его часть забрала высшая городская старшина, люди князя Михаила и его сына, а простому народу лишь по две жмени в руки насыпают, да и то не всегда. Вот с того вот они и бунтуют. Да и между концами никакого мира тоже нет. Вернее, уже между городскими сторонами. Правобережная – Славенская, Торговая сторона, ныне в обиде на левобережную – Софийскую, которая после летнего боя с клещевскими сплотилась и выставила восемь из десяти ладей в дальний хлебный караван. Вот теперича правобережные и бузят, что Неревский, Загородский и Людин концы себе большую часть зерна и муки захапали. Между ними большой крови пока не было, но вот мелкие схватки случаются постоянно. И видится мне, что за всем эти стоят все те же люди, которые натравливали в свое время народ на князя Ярослава и на старую городскую старшину. Вот прямо-таки ихние повадки иной раз проскальзывают. А что – стравить между собой простых людей, а под шумок за их спинами свои личные дела обделать, пока они там из друг дружки будут кровь выпускать.
