Реорганизацию — сомневаться в том не приходится — подготовил еще Берия, потому что в одночасье такие важные дела не решаются. Однако о структурной перестройке в «атомных» делах «наверху» низовой слой атомщиков узнал позже, а вначале всех оглушила весть о Берии.
Когда еще в двадцатых числах июня «саровцы» летели на полигон, группа задержалась в Омске и заночевала в гостинице аэропорта. Вечером Давид Абрамович слушал по радио сообщение о каком-то торжественном собрании в Москве и обратил внимание, что при перечислении партийногосударственного руководства не упомянули Берию. С тем Фишман и уснул — вылет был назначен на раннее утро.
На полигоне все сразу втянулись в работу. Прошло с полмесяца. Однажды в полдень Фишман устанавливал на башне лампу — в том месте, где предполагался центр РДС-6с при ее закреплении на башне перед подрывом. По этой подсветке настраивали оптическую аппаратуру для измерений. Вдруг раздался звонок полевого телефона. Звонил Александр Дмитриевич Захаренков (впоследствии — Герой Социалистического Труда, Главный конструктор «нового объекта» на Урале, заместитель Министра среднего машиностроения СССР). И произошел примерно следующий разговор:
— Давид! Есть новость, от которой можно на ровном месте упасть, а ты — на высоте. Так что лучше спускайся.
— Саша, нет времени! Взялся двумя руками за поручни стремянки, говори.
— Только что передали правительственное сообщение — арестован Берия.
По словам самого Давида Абрамовича, новость была действительно сногсшибательной для всех, а особенно — для «уполномоченных Совмина». Эти представители Совета Министров, как и представители МГБ и МВД, курировали вопросы режима и безопасности и вели себя весьма властно и жестко. Теперь они молча стояли у репродукторов и вслушивались в сообщения по радио.
Но, несмотря на растерянность «уполномоченных», работы не замедлялись, строгая собранность сохранялась, как и напряженный темп подготовки к испытаниям. В особом понукании никто не нуждался.
ЗАТРОНУВ здесь тему Берии, надо сказать следующее. Объективное изучение рассекреченных документов и знакомство со свидетельствами тех из атомщиков, кто имел дело с Берией прямо и регулярно, приводит к однозначному выводу о том, что роль Лаврентия Павловича Берии в советском Атомном проекте была выдающейся. И руководил он не методами репрессий.
Приведу пример.
Ноябрь 1949 года. С момента успешного взрыва РДС-1 прошло два месяца. Производство даже единичных атомных бомб — вопрос для СССР жизненной важности. И вот, подписанный лично Берией протокол заседания Спецкомитета № 88а, констатирует, что «хранение деталей РДС-1 из аметила (кодовое наименование плутония. — С.К.) на комбинате № 817 поставлено неудовлетворительно». Плутониевые детали для РДС-1 были помещены в сырые подземные помещения, не обеспечивающие их поверхность от коррозии.
Казалось бы, комментарии излишни! Руководство комбината можно легко (и, увы, не без оснований) обвинить чуть ли не в государственном преступлении! Ведь плутоний в то время — главный фактор, который дороже любого золота! Однако в «оргвыводах» Берии и близко нет «расстрельного» оттенка.
Виза его выглядит так:
«Начальнику комбината № 817 т. Музрукову (будущему многолетнему директору ВНИИЭФ. — С.К.) и главному инженеру т. Славскому (будущему «атомному» министру. — С.К.) — указать на недопустимость такого отношения к хранению… Заместителю директора т. Рыжову, ответственному за хранение — выговор».
Как видим, никаких угроз и разносов! И такой подход — не случайная «блажь», а стиль! Это доказывают не чьи-либо воспоминания, а документы. Тысячи документов Атомного проекта!
Хотя и честные воспоминания доказывают то же! Скажем, Юлий Борисович Харитон писал о компетентности Берии, его организационных способностях, уважительном тоне и умении понять проблемы оружейников.
Вот еще один любопытный эпизод, рассказанный крупным оружейником Александром Ивановичем Веретенниковым со слов его тогдашнего шефа — Георгия Николаевича Флерова. Было это во время испытания РДС-1. Нейтронный фон от «нейтронного запала» (НЗ) заряда регистрировался механическим счетчиком, установленным на командном пункте испытаний, где был и Берия. Постоянство фона (работа счетчика с частотой 2–3 импульса в минуту) доказывало сохранность НЗ до момента взрыва.
Веретенников писал:
«Когда произошел взрыв, никто уже не обращал внимания на счетчик, а Берия посмотрел на его показания и обнаружил, что последний раз он вместо одного зарегистрировал в обоих каналах сразу по 3–4 импульса. Немедленно он потребовал объяснений, что же случилось с НЗ? ГН (Флеров. — С.К.) ответил, что это, видимо, наводки на аппаратуру. И не ведал в тот момент никто из присутствующих, что здесь неожиданно произошла одна из первых регистраций электромагнитных явлений, сопровождающих ядерный взрыв».
То есть внимательным наблюдателем-экспериментатором, впервые в СССР зафиксировавшим явление электромагнитного импульса, оказался, как ни крути, Берия. И его наблюдение не пропало впустую — ученые факт запомнили. А пытливость их главного Куратора впоследствии помогла понять — мы имеем дело с новым явлением.
Но с конца июня 1953 года Берия уже на атомные дела — как и на любые другие в стране— не влиял. Да и на полигоне было не до того, чтобы много размышлять на этот счет, хотя и совсем не думать — не получалось.
Впрочем — работа действительно отвлекала, что было вполне понятно.
В ХЛОПОТАХ по подготовке к испытаниям РДС-6с летели недели июля и августа. Фишман в числе немногих имел в своем распоряжении надежный вездеход-«козлик» ГАЗ-67 (только у Александрова, Харитона, Щелкина и Духова были на Полигоне «Победы»). И колесить по степи пришлось немало.
Возникла проблема в «ДАФе», ранее никого не тревожившая. Точнее — раньше ее не было, а сейчас за другими заботами ей не придали должного значения. И вдруг, при проверке готовности заряда, Курчатов потребовал срочно разработать и изготовить дополнительное оборудование для обеспечения более безопасной сборки. Из-за повышенной радиоактивности так называемой «тройчатки», пришлось в авральном порядке организовать «вытяжку» — специальную вентиляцию для отсоса воздуха из канала снаряжения «изделия». Кроме того на всякий случай монтировалась система индивидуальных противогазов со шлангами, выводимыми за пределы здания в вытяжную трубу.
Заранее предусмотреть эти меры безопасности забыли и, как впоследствии вспоминал Давид Абрамович, «проектирование и изготовление вентиляционной системы было осуществлено аккордным способом за неделю». Позднее Курчатов заявил, что не ожидал, что такую работу можно сделать так быстро.
Наконец наступил день 12 августа 1953 года…
Напомню, что за неделю до этого дня Маленков на внеочередной сессии Верховного Совета СССР высказался в том смысле, что мол, американские империалисты пугают нас сверх-оружием, но мы не только знаем секрет водородной бомбы, но и создали ее.
