Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР Геннадий Александрович Соснин — многолетний соратник Давида Абрамовича, написал о нем так:
«Он был активным творцом и проводником новых идей и конструкторских решений. Известно, что новое очень часто внедряется с большим трудом. Сказывается естественное опасение, когда речь идет о таких опасных и ответственных изделиях, как атомные заряды. Здесь нужна смелость разработчика, тщательность обоснования новшества и время, когда это новое будет психологически усвоено. Давид Абрамович хорошо знал, что нематериализованная идея еще мало что значит, необходим большой, кропотливый и настойчивый труд, пока эта идея будет признана, разработана и доведена до логического завершения.
По натуре строгий и серьезный, он был внимательным к собеседнику, умел слушать и слышать доводы собеседника, допускал дискуссии до принятия решения. Но, приняв его, он твердо доводил дело до конца. В то же время, допуская дискуссии и споры, он не раз говорил: «Если хочешь что-либо сделать, в чем ты уверен, — не вступай в споры с оппонентами, ибо, вступая в спор, ты уже наполовину с ними согласился, что затруднит выполнение задуманного».
Несмотря на твердость и жесткость Давида Абрамовича при проведении технической политики, он был чутким и внимательным к коллегам — как в институте, так и за его пределами. В своих взаимоотношениях с людьми он придерживался правила, которое не раз повторял: «Судите о людях по их положительным качествам, а недостатки есть у каждого из нас».
Эту обобщенную оценку терпимости и нечиновности Фишмана хорошо иллюстрирует такой вот забавный случай шестидесятых годов. Водном из отделов КБ-1 работали два сотрудника — молодой парень, которого все звали «пан Зленко», и ровесник Фишмана Анатолий Семенович Левин. Со спины Левин и Фишман были поразительно похожи — оба невысокие, плотноватые и рано облысевшие.
По кинохронике многие знают, как выглядят конструкторские залы авиационных КБ — это огромное помещение с двумя рядами уходящих вдаль кульманов и проходом, по которому к тому или иному конструктору подходит Главный конструктор — взглянуть, как идут дела. У зарядчиков все иначе — каждая группа сидит в одной-двух комнатах в два-три окна. И вот в такую комнату как-то зашел Фишман, сел за кульман, и стал рассматривать чертеж. Тут входит «пан» Зленко и направляется к кульману, за которым спиной к нему сидит Фишман. Левина в комнате не было, и «пан» по-свойски, думая, что это Левин, хлопает Фишмана по плечу со словами: «Привет! Как жизнь?»
Давид Абрамович спокойно поворачивается, спокойно подает руку и отвечает: «Здравствуйте!»
«Пан Зленко» застывает в позе Городничего из гоголевского «Ревизора», а окружающие давятся от смеха.
ФИШМАН постоянно учил: «Находи и решай главное звено проблемы, тогда все остальное будет решаться легче»; «в достижении главного можно поступиться второстепенным»; «уступи в малом — выиграешь в главном».
При кажущейся очевидности, это были советы нетривиальные, особенно — если им следовать. Как мудрым был и такой совет: «Если ошибся — не впадай в отчаяние и панику, сумей найти причину и возможность своевременно исправить ошибку».
И раз за разом: «Лучшее — враг хорошего». Это в КБ-1 знали все, и — не только в КБ-1. Но что интересно! Один из наиболее известных своих принципов Фишман взял, оказывается, у. Льва Толстого. В фишмановских полудневниковых записях начала семидесятых годов отыскивается и такая: «Л.Н. Толстой (у С.Л. Толстой — очерки былого)…При случае Толстой любил приводить французские поговорки и изречения. Некоторые ему служили правилами: в сомнении воздержись; лучшее — враг хорошего, что соответствует русской поговорке: «От добра добра не ищут»; — скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу, кто ты»., и т. д.
Что ж, Давид Абрамович был человеком не только высокой инженерной, но и общей, человеческой культуры, и читал классику не для проформы, а по духовной потребности.
Но, прежде всего, он был инженером.
ИНЖЕНЕРНЫЕ принципы школы «папы Фишмана» (так за глаза называли его молодые инженеры) опытный специалист мог бы усвоить, просто изучая чертежи «изделий» разработки КБ-1. Однако не один лишь технический «почерк» отличает одну инженерную школу от другой. Имеются и некие общие правила, которые с годами въедаются в плоть и кровь. Были они и в КБ-1. И даже были формализованы словесно — увы, не в виде некой писаной заповеди Давида Абрамовича конструкторам по образцу суворовской «Науки побеждать», а в виде изустных изречений и наставлений мэтра, которые были явно популярны…
Их никогда не собирали воедино, однако некие основные законы и принципы школы Фишмана в памяти его учеников и в их записях остались.
Например.
«Конструирование— процесс творческий, но точный.
Больше черти, больше считай. Ничего — «на пальцах».»
Я позволю себе этот и ряд других, ниже приводимых, принципов Давида Абрамовича кратко прокомментировать — я ведь тоже прошел школу Фишмана, хотя и оказался не очень-то успешным ее учеником.
Итак, вроде бы, парадокс: точное творчество. Творчество — это, вроде бы, полет фантазии? Так-то оно так, да не всегда. Конструктору ядерного заряда не запрещены озарения того же рода, что и у поэта, композитора, ученого. Но если художника его фантазия может уносить и уносить все дальше по пути вдохновения, то конструктор — после того как идея осознана, обязан тут же всесторонне оценить ее и «встроить» в конкретную конструкцию, отвечающую конкретным условиям технического задания или — если речь о самых первых этапах работы — конкретным условиям реальной проблемы. Как писал Пушкин: «Алгеброй поверить гармонию».
Фишман, впрочем, тоже заметил однажды неплохо: «Философия — идеология конструирования». И это — верно. Ведь конструирование — процесс хотя и точный, но — творческий!
«Конструировать надо на умеренных параметрах.
Имей больше успехов, имей меньше неудач».
Простота этого принципа обманчива, он очень непрост. Если конструкция напряжена, если у нее нет резервов, нет достаточных запасов прочности и совершенствования, то она будет, во-первых, недолговечной. Напряженная конструкция будет и недостаточно надежной — как говорят, где тонко, там и рвется. А для ядерного заряда надежность — важнейший параметр.
Вообще-то недолговечность не всегда является пороком. Для некоторых инженерных систем недолговечность прямо закладывается в расчет, и наиболее характерным примером тут может быть камера сгорания жидкостного ракетного двигателя (ЖРД). Она «живет» несколько сотен секунд — пока ракета (а точнее — ее полезная нагрузка) выводится на траекторию полета. Поэтому камеры сгорания ЖРД рассчитывают вообще без запасов прочности — по несущей способности, то есть — при запасе прочности меньше единицы, чтобы ЖРД получился легче! Но такой подход — не для ядерного заряда!
Умеренность.
Везде — даже в житейской жизни — это весьма сложно достигаемое состояние. На деле очень сложно определить ту «золотую середину», которая действительно является «золотой». Здесь необходимы опыт, чутье, умение взвесить все всесторонне. Ракетный коллега Давида Абрамовича — Сергей Павлович Королев — советовал: «Семью семь раз отмерь, семь раз перепроверь, а уж потом — отрежь»… Для ядерных и термоядерных зарядов это правило особенно актуально.
