Наверняка папаша Бернардоне долго гордился своим поступком. Еще бы! Утер нос и жене, и попам, показал всему городу собственную крутость.
Но при этом голубой крови в нем не прибавилось. И когда в любимом первенце начинает проявляться утонченность, присущая его матери, сердце грубого коммерсанта тает от умиления. Он прощает сыну то, что не простил бы сам себе. Будучи алчным, поддерживает мотовство наследника, ведь подобным образом часто ведут себя представители высшего сословия. И великодушие юного отпрыска кажется отцу не слабостью, как у всех остальных, а признаком будущего рыцарства, достичь которого могут лишь немногие.
Но не будем повторяться. Тем более нас интересует не Пьетро Бернардоне, а Франциск. К чему стремился он в юные годы? Какой имел характер?
Наш герой очень любил мечтать. Часто убегал на главную площадь города и слонялся там, то слушая бродячих музыкантов, то разглядывая прохожих. Во время таких прогулок он вполне мог видеть знатных рыцарей, в том числе императорского наместника Конрада Лютценского. Может быть, однажды Конрад сопровождал своего царственного воспитанника, сына Барбароссы, и Франциск представлял себя рядом с ними, в сверкающих доспехах и с императорским орлом на шлеме.
Мечтательность соединялась в нем с повышенной общительностью. Это помогало ему с младых ногтей успешно работать в отцовской лавке. Он мог «уболтать» любого покупателя, но делал это не ради наживы, к которой был равнодушен, а просто так, от души. Там, где отец продавливал свою линию напором или хитростью, ему было достаточно улыбнуться, и люди охотно исполняли его просьбы. Наверное, такое положение дел тоже не прибавляло папаше Бернардоне отцовского авторитета.
Особой тягой к образованию Франциск не отличался, но церковно-приходскую школу при церкви Сан-Джорджио все же окончил, хоть и часто прогуливал занятия. Там ему заложили стандартную базу знаний в виде латыни и арифметики. Очевидно, и то и другое давалось ему одинаково легко, а писание стихов и игра на музыкальных инструментах вовсе не исключали практической смекалки. Он имел задатки делового человека, за исключением главного: стремления к выгоде. Сообразительный, артистичный и крайне коммуникабельный, он мог бы сделать при дворе блестящую карьеру. Даже возясь с отцовскими тканями, он ухитрялся проявлять свою творческую натуру, сочетая куски материи в своих костюмах непривычным образом. Например, мог взять отрез из самого дорогого, что было в лавке, и пришить к нему дерюгу, какая и нищего не порадует. Чем не современный модельер?
Про его любовь к вычурным костюмам и богатым нарядам можно встретить во многих источниках. Но, видимо, весь этот «дизайн» волновал его не сам по себе, а лишь как способ обратить на себя внимание. Войдя в возраст недоросля, то есть молодого человека, не достигшего совершеннолетия и не поступившего на военную службу, Франциск бросил все силы на то, чтобы приобрести максимальную популярность у сверстников и получить скипетр короля пирушек. Эта цель стала для него настолько важной, что ради очередной молодежной забавы он бросал любые дела, мог убежать из отцовской лавки или выскочить из-за стола, не пообедав. Родители терпели это неуважение, надеясь, что сын, будучи всюду душой компании, приобретет полезные связи. А сам Франциск? Понятно, что в молодости всем хочется погулять, но в его случае пирушка из приятного времяпрепровождения как будто становится необходимостью, почти служением.
Можно вспомнить здесь современное «поколение Z» с его лайко- и селфизависимостью. Верна ли подобная параллель? В очень малой степени. Такой горячей, театральной и творческой натуре, как у нашего героя, были бы неинтересны лайки ради лайков, как и пьянки ради пьянок. Воспитанный на утонченной мистической поэзии, сам слагающий стихи и песни, разве не искал бы он смысла своего существования, тем более находясь в возрасте становления, когда всякий человек задает важнейшие вопросы бытия себе и миру?
И тогда шутовской скипетр короля пирушек, завоеванный Франциском, не окажется ли самостоятельной духовной ценностью?
Эта версия, как ни странно, похожа на правду. Ведь для средневекового человека карнавалы и пирушки являлись не просто обычным досугом. Они были неким подобием «диссидентства» по отношению к официальной власти, которую тогда в большой степени представляла Церковь. Чем-то похожим на долгие политические посиделки на советских кухнях или даже на оккультные искания Серебряного века. Внецерковные праздники Средневековья можно представить как некую скрытую часть тогдашней жизни, своего рода Зазеркалье, мир, вывернутый наизнанку, в котором смеялись надо всем. Именно там звучали пародии на известнейшие церковные гимны, там, за пределами дозволенного, можно было почувствовать освобождение. Как римские сатурналии, символизирующие собой возвращение Золотого века, так и средневековые карнавалы были тем местом, где выплескивалась энергия язычества, обладавшая большой притягательностью для поголовно воцерковленных людей Средневековья. Жадная до всего подлинного и живого душа Франциска бросилась в эту стихию язычества, имевшую сладкий привкус запретного плода и ореол «культовости», как принято говорить сейчас. Наверное, ему казалось, что он обретает истину, настоящую духовность в противовес официальной. Ведь сразу не приходит в голову, что дьявол тоже духовен.
Потому, если и сравнивать нашего героя в юности с более современными персонажами, то это будет вовсе не тусовщик 2000-х, а уж скорее бунтарь 1960-х. Этакий Джим Моррисон
[39], поэт и музыкант, обладающий бешеной харизмой, выражавшейся не только через стихи и песни, но и через собственный образ жизни, ставший объектом творчества. Человек-свобода, не признающий авторитетов. Моррисон был королем вечеринки своей жизни, он стремился каждый свой шаг сделать свободнее предыдущего — и в конце концов задохнулся от передозировки этой ложной свободы.
Святой из Ассизи увидел тупиковость такого пути и резко свернул в другую сторону. По словам Честертона, «в самом начале жизни Франциск сказал, что он трубадур, а потом говорил, что служит новой, высшей любви».
Точкой преображения, описанной во многих источниках, становится момент, когда он идет с очередной вечеринки. Вот как передает это событие Фома Челанский во «Втором житии»: «Франциск следовал за ними (пьяной компанией. — А. В.), держа скипетр в руке, как господин. Но, поскольку с некоторого времени он всей душой сделался полностью глухим для этих голосов и в сердце своем пел Господу, постепенно он и телесно удалялся от них. Тогда, как он сам передавал, его наводнила такая Божественная сладость, что он совсем не мог ни двигаться, ни говорить. Его охватило такое внутреннее чувство, которое увлекло его дух к вещам невидимым, и всякая земная вещь показалась ему совершенно неважной и пустой».
Если бы подобные ощущения пережил кто-то из наших знакомых, мы бы прежде всего обеспокоились его психическим здоровьем, не так ли? Может быть, не сразу ему удалось бы убедить некоторых из нас, что он не страдает галлюцинациями, а действительно почувствовал призвание. Ну а как отреагировало на преображение нашего героя его близкое окружение, жители небольшого итальянского города рубежа XII–XIII веков?
