Получается, Франциск — сын аристократки — имел преимущества перед бастардами рыцарей, даже самых знатных. Но на пути к рыцарству претендентов ожидали и другие препятствия. Прежде всего — запредельная дороговизна боевого снаряжения. Уже упомянутый нами Жан Флори провел исследования и подсчитал минимальную стоимость экипировки среднего рыцаря в 1100 году. У него вышло 250–300 су. Это стоимость примерно тридцати взрослых быков. А ко временам нашего героя сумма увеличилась примерно в пять раз, вероятно, с учетом инфляции. Факты говорят сами за себя: многие дворяне отказывались от рыцарского достоинства, не имея возможности оплатить оружие, доспехи и боевого коня. А ведь после церемонии посвящения новичку неукоснительно полагалось еще и организовать огромное пиршество для всего своего аристократического окружения. Чуть позднее такая же обязательная пирушка стала бичом студенчества. Из-за этого обычая многие способные студенты отказывались от звания бакалавра или магистра.
Рыцарство манило низшее сословие и ложилось тяжким бременем на плечи высшего. Уже при жизни Франциска у английского и французского королей не всегда получалось сделать из своих вассалов рыцарское войско. Многие предпочитали откупиться, заплатив особый налог под названием «щитовые деньги». На эти средства монархи искали себе профессиональных наемников, которые стали прообразом будущих регулярных армий.
Отец Франциска был весьма богат, но приобретение рыцарского снаряжения для сына, конечно же, стало ощутимым ударом по его бюджету. К тому же такая инвестиция в купеческого сына, постоянно занятого то торговлей, то мечтами и пирушками, кажется весьма рискованной и даже глупой. Ведь рыцарь — это еще и профессия. Попробуйте просто помахать средневековым мечом, а лучше почитайте, насколько они были тяжелыми. На самом деле мечи-монстры весом 7–8 килограммов, о которых иногда пишут в околоисторических тестах, обычно принадлежат не к боевому, а к так называемому парадному оружию. Боевой меч во времена Франциска был не тяжелее полутора килограммов, а чаще — и того легче, но для нетренированной руки и такая нагрузка может оказаться чрезмерной. А ведь мечом нужно не просто махать, а сражаться с другими профессионалами, к тому же неся на себе больше десяти килограммов всяческих доспехов. При этом ни один из источников не сообщает о фехтовальных тренировках сына Пьетро Бернардоне. О храбрости — да. Но не о боевом профессионализме. Зато есть сведения о его слабом, по сравнению с другими, здоровье. На что надеялся отец, покупая любимому наследнику боекомплект за бешеные деньги? Кажется, будто он вообще не видел в сыне человека, а только возможность «облагородиться». Но где хотя бы расчетливость торговца? Можно, конечно, подумать, что в те времена каждый более или менее умел владеть оружием, но желающий стать рыцарем обязан был освоить фехтование на весьма высоком уровне. Или, может быть, Франциск, по мнению папаши Бернардоне, должен был побеждать врагов силой обаяния, как он проделывал это с торговыми партнерами и покупателями?
Проверить этого не получилось. По пути в Апулию нашему герою приснился сон, полностью изменивший его жизнь. Точнее, снов было два, и после первого Франциск как раз и решил отправиться на помощь к де Бриенну. А накануне он встретил на дороге некоего бедного, но благородного рыцаря и подарил ему свой плащ. В Верхней церкви в Ассизи есть фреска Джотто, изображающая эту сцену. Ее упоминают многие биографы, причем варианты подарка очень разные, от уже упомянутого плаща до доспехов и даже коня, что совершенно нелогично — как бы он тогда отправился воевать?
Одарив незадачливого рыцаря, Франциск лег спать. Как пишет в «Большой легенде» святой Бонавентура, «погрузившись в сон, он по милости Божией увидел огромный и пышный дворец с множеством воинского оружия, украшенного знаком креста Христова, и так было ему предуказано, что милосердие, которое он во имя любви к Вышнему Царю оказал бедному солдату, будет оплачено ни с чем не сравнимой наградой. Он стал спрашивать во сне, чей это дворец и откуда он взялся, и услышал ответ и подтверждение свыше, что все это будет принадлежать ему и его воинству.
Итак, проснувшись поутру, он, поскольку его душа не была еще приучена проникать в тайны Господни и не умела по внешним знакам распознать недоступную зрению истину, решил, что необычное видение было предзнаменованием больших успехов и процветания. И потому он порешил, еще не ведая Божия решения, отправиться в Апулию к одному прославленному полководцу, надеясь в его свите приобрести воинскую славу, что, по его мнению, и предвещал ему сон».
Доехать нашему герою довелось лишь до Сполето. Там у него случился новый приступ недавней, вроде бы излеченной лихорадки. Забывшись в горячке, он услышал голос, уже знакомый по первому сну, и понял, что это глас Господень: «Скажи, Франциск, кто может сделать тебе больше добра: раб или господин, богатый или бедный?» Когда же Франциск ответил, что богатый или властительный человек может сделать для него больше, чем бедняк или раб, Господь внезапно возразил ему: «Как же ты тогда покидаешь Господа ради Его раба и сокровища Божии — ради во всем нуждающегося человека?»
И тогда Франциск вопросил: «Господи, что повелишь мне делать?» — и Господь сказал ему: «Возвратись в землю свою, потому что сон, который ты видел, означал события духовные и возвеличиться тебе предстоит не от людей, а от Бога».
После этого сна мысли о воинской карьере были навсегда оставлены. Наш герой вернулся домой к потрясенным родителям. Неизвестно, насколько бурно реагировал отец, но разрыва между ними тогда еще не произошло, поскольку по возвращении Франциск еще по инерции продолжает участвовать в пирушках. Отсюда можно сделать вывод: дорогостоящие доспехи и конь не пропали, иначе бы папаша Бернардоне вместо пирушек устроил бы сыну хорошую взбучку (как потом и случилось). Правда, есть и другая версия. Вполне возможно, никакого снаряжения просто не существовало. В «Первом житии» пера Фомы Челанского вообще не говорится о поездке вооруженного Франциска на встречу с де Бриенном. Зато упоминается некий задушевный друг-ровесник, с которым наш герой часто уходит в уединенный грот, дабы побеседовать о вечном. И после таких бесед он передумывает идти в Апулию. То есть воевать он действительно собирался, но до доспехов дело могло и не дойти. Следует отметить: «Первое житие» создавалось сразу после смерти Франциска, когда воспоминания еще не затерлись временем. И именно оно, в числе некоторых других, попало под запрет Парижского капитула 1266 года, где было решено уничтожить все биографии Франциска, созданные раньше «Большой легенды» святого Бонавентуры. «Первое житие» чудом сохранилось в списках и дошло до наших дней. Оно отличается меньшим количеством мистики по сравнению даже со «Вторым житием» того же автора, тоже пострадавшим от запрета. И в нем нет хрестоматийного сюжета о вещих снах Франциска.
Эти сны — очень яркий эпизод в биографии нашего героя. Почему же Фома Челанский, знавший Франциска лично, не удосужился упомянуть о них?
Рискнем предположить, что никаких снов не было или они не имели столь решающего значения, как сказано о том в более поздних биографиях. Но Церкви зачем-то понадобился такой сюжет.
В библейских текстах Бог очень часто говорит с человеком посредством сна. Иногда это происходит напрямую, иногда — посредством аллегорических видений, нуждающихся в истолковании. Подобные ситуации на страницах Священного Писания происходят с различными персонажами, от пророков и царей до простых людей. Во множестве похожих сюжетов угадывается некое правило, сформулированное в книге Иова: Господь говорит «с людьми во сне, в ночном видении, когда сон находит на людей… тогда Он открывает у человека ухо и запечатлевает Свое наставление, чтобы отвести человека от задуманного дела и удалить от него гордость, чтобы отвести душу его от пропасти и жизнь его от поражения мечом» (Иов. 33:15–18). Ветхозаветная традиция пророческого сновидения перекочевывает в Новый Завет. Во сне узнает волю Божью святой Иосиф, во сне предупреждены волхвы об опасности возвращения к Ироду, даже жена Понтия Пилата видит пророческий страшный сон о суде над Христом и просит мужа: «Не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него» (Мф. 27:19).
