Стигматики продолжают появляться, их раны можно увидеть собственными глазами. Эти необычные новообразования не поддаются лечению, но и не наносят здоровью особого вреда. Они также не разрастаются, оставаясь неизменными в течение многих лет. Некоторые из них кровоточат постоянно, другие — лишь иногда, а некоторые выглядят как отпечатки на теле, вроде следов от тернового венца на лбу или от креста на плече.
Люди, не находящиеся в теме, могут предположить о существовании борьбы между церковниками и учеными за признание этого явления. Однако католическая церковь, наоборот, встречает каждый новый случай появления стигматов с крайней осторожностью, дабы не допустить шарлатанства. Вопрос с Падре Пио так и остался открытым, несмотря на канонизацию последнего в 2002 году. В то же время политика воздержания от научных суждений не мешает церковным структурам одобрять или, наоборот, не одобрять того или иного почитания, и основная логика, которой руководствуется Церковь, вовсе не наличие у явления серьезных научных доказательств. Главное в этом вопросе — понимание, к чему может привести признание того или иного явления — к укреплению веры или, наоборот, к росту суеверий. Освидетельствовать стигматы Франциска не было возможности, однако это не помешало введению церковного праздника, посвященного их дарованию. Событие, произошедшее на мрачной вершине Верны, не вызывало сомнений ни у кого из священнослужителей. Между прочим, тех самых церковных иерархов, которые организовывали Крестовые походы против еретиков.
Мы рассматривали встречу Франциска с серафимом через призму культуры и с точки зрения медицины. В первом случае этот сюжет воспринимается скорее как некая аллегория, чем как реальное событие. Во втором — все объясняется патологией, из-за которой наш герой попросту довел себя на вершине Верны до помешательства. Кроме того, он усилил свое болезненное состояние голодовкой и горной гипоксией.
Но ведь вместе с Франциском на гору поднимались другие братья, усердно молившиеся и постившиеся. Были среди них и весьма экзальтированные персоны, но никому не удалось пережить преображения. Так же как не стали верующими атеисты из группы испытуемых в нейротеологических
[112] исследованиях, которым стимулировали участки мозга, ответственные за религиозное чувство. Они подтверждали ощущение незримого присутствия, им это даже нравилось, но их мировоззрение не изменилось после опыта.
Иными словами, можно создать все условия для обучения, например, музыке. Но без музыкального слуха дело не сдвинется с мертвой точки. Для того чтобы слышать небеса, наверное, тоже нужен особенный слух. И он точно был у Франциска, наряду с музыкальным. Этот феномен духовной гениальности, отмеченный современниками, запечатлен во францисканской иконографии. Один из канонических образов Франциска — фреска работы Джованни Чимабуэ — представляет собой изможденного хрупкого человека с детски открытым взглядом и… неестественно большими ушами.
Преображение ассоциируется с чем-то прекрасным даже у людей, далеких от Церкви. Сияние, белые одежды — хоть в сказках, хоть в фигуре речи: «он словно преобразился». Но преображение Франциска не приносит ему красоты, лишь дополнительную телесную немощь, дополнительное страдание. И это совершенно закономерно, ведь он не Сын Божий, а человек. А в христианском мировоззрении человеку возможно достичь Царства Небесного, лишь привив крест своих страданий к древу Креста Господня. Дверь в небеса открыта сверху согласием Спасителя принять Крест, и только через Крест возможно войти в нее с земли, стать причастным к Богу.
Как, наверное, хотелось Франциску остаться на своей горе с обретенным наконец Отцом! Сказать словами апостола Петра, узревшего Преображение Господне: «Равви! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну и одну Илии» (Мф. 17:4). Но Петр спустился с горы, чтобы трижды отречься от своего учителя, а потом все же выполнить свою миссию. Спустился с Верны и наш герой.
ВТОРОЙ СЫН БОЖИЙ
Вернувшись в мир, Франциск старательно скрывал от людей свои мистические знаки, стараясь не говорить о них даже с самыми близкими друзьями. Возможно, он поступал так из соображений скромности или от нежелания выносить на обсуждение глубоко личный духовный опыт. Но была и еще одна причина. После обретения стигматов слухи о святости нашего героя, признанной самим Христом, начали распространяться в народе. Его называли «серафическим отцом» (вероятно, с легкой руки брата Льва, который знал о видении с серафимом) и даже «вторым Сыном Божиим».
Конечно, это было закономерно. Много лет подряд Франциск стремился походить на Христа всей своей жизнью. Словами, песнями, поступками он утверждал в сердцах людей образ Спасителя. И люди поверили ему, но выбрали ложный путь. Вместо того чтобы самим попытаться приблизиться ко Христу, они радостно сотворили себе очередного кумира. И в таком смысле слава Франциска, получившего знаки отличия из рук Господа, являлась очень неоднозначной. Она могла упрочить веру, но могла и стать причиной серьезного церковного раскола. Нетрудно представить себе политические игры, в которых нашего героя используют как знамя в борьбе за «настоящее» христианство. Здесь ведь можно зайти очень далеко. Начать с папства, а закончить пересмотром основ веры.
Подобная мысль выражена в книге современного католического богослова Антонио Марии Сикари
[113] «Портреты святых»: «Быть может, никогда в истории Церкви не было столь опасного, столь потенциально опасного момента, как тот, когда в мир явился Франциск. И эта опасность исходила не извне, но из его собственной личности. Век Франциска называли «железным веком», и Церковь была отягощена, почти раздавлена бременем унижений и грехов. В одном сочинении, написанном около 1305 года, несомненно, сгущавшем краски, но, в общем, верно отражавшем положение вещей, говорится: «Церковь пребывала в столь униженном состоянии, что если бы Иисус не пришел ей на помощь, послав новое поколение, исполненное духа бедности, уже тогда ей должен был быть вынесен смертный приговор» (Arbor vitae). Это суровые слова, но они достаточно хорошо передают атмосферу той эпохи. Франциск как личность мог бы представлять опасность для Церкви. Потому что справедливо будет сказано о нем: «Франциск был более чем кто-либо из людей, когда-либо пришедших в мир, подобен Христу».
А как сам Франциск относился к подобным настроениям? Не могло ли появиться у него искусительных мыслей насчет себя?
Не могло. Все его мировоззрение, которое он с такой твердостью защищал всю жизнь, несовместимо с подобной мыслью. Его знаменитое миротворчество и смирение — не как пассивная скромность, но как coмирение, соединение с миром — не дало бы ему зайти столь далеко в гордыне. Ведь он прошел длинный и трудный путь от достижения царского жезла короля пирушек до общения с дождевыми червями, в которых смог разглядеть отблеск величия Божьего замысла.
