В середине 1831 года полицией была раскрыта неугодная правительству деятельность еще одного «тайного общества» Н. П. Сунгурова — конспиративной организации, возникшей вскоре после выступления декабристов. По доносу студента Полоника Сунгуров и его товарищи — Яков Костенецкий, Павел Антонович, Юлий Кольрейф — были арестованы жандармами.
На следствии выяснилось, что члены «тайного общества» мечтали о конституции для России, хотели организовать поход на Тулу с тем, чтобы захватить арсенал, раздать оружие народу и призвать его к восстанию. Участникам кружка также инкриминировались и другие преступления. В частности, у них были найдены «писанные ими бумаги с дерзкими выражениями против особы К. В. короля Прусского».
В центре этого громкого дела оказались Станкевич и его некоторые близкие друзья. Один из арестованных, член кружка Сунгурова Яков Костенецкий, был хорошо знаком со Станкевичем, неоднократно бывал у него на квартире у профессора Павлова.
После завершения судебного процесса сунгуровцев отправили в ссылку. Самого руководителя «тайного общества» Сунгурова, лишенного прав состояния, пустили с партией арестантов пешим этапом в Сибирь — в Нерчинск, на рудники. Костенецкого с Антоновичем отправили в солдаты. У них не было ни теплой одежды, ни денег. Студенты, в том числе и Станкевич, собрали вещи, деньги и передали их по назначению. С дороги Костенецкий и Антонович направили письмо своим бывшим товарищам по университету, в котором упоминались имена Станкевича, Почеки, Оболенского, Сатина, Неверова, Кетчера и других друзей. Однако письмо было перехвачено сотрудниками Третьего отделения.
Связь названных лиц с государственными преступниками была налицо, хотя в письме не содержалось ничего предосудительного, с точки зрения властей, а только выражалась благодарность однокашникам за оказанную помощь одеждой, продуктами и деньгами. Но и этого было достаточно, чтобы начать новое расследование.
Начальник корпуса жандармов Московского округа генерал-лейтенант С. И. Лесовский докладывал начальнику тайной полиции графу А. X. Бенкендорфу: «Означенные Почека, Станкевич, Сатин и Огарев, хотя есть люди молодые, но… отлично образованы и хорошей нравственности, и они с прискорбием видят, что подверглись высочайшему замечанию чрез одно токмо письмо Костенецкого, с коим совершенно не участвовали во вредных его замыслах и даже не имели особенно коротких связей с ним, кроме того, что были товарищами ему по университету».
В другом донесении Лесовский сообщал: «Станкевич Николай, студент Московского университета, сын воронежского помещика, отставного поручика; отличается превосходными успехами по всем предметам проходимых наук; скромный, и ни в дурном поведении, ни в каких-либо предосудительных поступках и намерениях замечен не был».
Бенкендорф, тем не менее, доложил о письме и о тех, кто в нем упоминался, непосредственно царю. Николай I приказал вызвать студентов, сделать им соответствующее внушение и потребовать от них решительно прекратить всякие сношения с Костенецким, а кроме того, учредить «строгий надзор».
Вскоре Станкевич, Топорнин, Оболенский, Огарев, Сатин, Кетчер, Неверов, Кольрейф, Почека были вызваны к жандармскому генералу, который вытребовал у них письменные обязательства не иметь никогда больше никаких дел с Костенецким и другими «государственными преступниками».
— На первый раз государь так милосерд, что он вас прощает, — заявил Лесовский, — только, господа, предупреждаю вас, за вами будет строгий надзор, будьте осторожны. Я вам особенно рекомендую не совершать более опрометчивых поступков, ибо в следующий раз так легко вы, наверное, не отделаетесь…
Генерал благосклонно улыбнулся, вновь осмотрел всех значительным взглядом, прибавил:
— Вам-то, милостивые государи, в ваших званиях как не стыдно?
Можно было думать, как свидетельствовал один из современников, что перед жандармским генералом стояли кавалеры высших российских орденов, а они всего лишь были студентами, хотя и из приличных сословий. «Угроза эта, — писал впоследствии Александр Герцен, — была чином, посвящением, мощными шпорами. Совет Лесовского попал маслом в огонь, и мы, как бы облегчая будущий надзор полиции, надели на себя бархатные береты a la Karl Sand и повязали на шею одинакие трехцветные шарфы».
И все же, несмотря на усиление полицейского надзора, или, выражаясь словами все того же Герцена, игру голубой кошки с мышью, студенческие кружки рождались, в них произрастали семена свободомыслия и вольнодумства.
Современник Станкевича, впоследствии известный историк, юрист и публицист К. Д. Кавелин, писал: «Образованные кружки представляли у нас тогда, посреди русского народа, оазисы, в которых сосредоточивались лучшие умственные и культурные силы, искусственные центры, со своей особой атмосферой, в которой вырабатывались изящные, глубоко просвещенные и нравственные личности».
Подобную оценку находим у дореволюционного исследователя литературы первой половины XIX века С. А. Венгерова: «Время его (Станкевича. — Н. К.) студенчества (1831–1834) совпадает с переворотом во внутренней жизни Московского университета, когда с профессорской кафедры вместо монотонного чтения старых тетрадок послышалось живое слово, стремившееся удовлетворить нарождающимся потребностям жизни. Большая перемена происходила и в московском студенчестве: студент из бурша превращался в молодого человека, поглощенного высшими стремлениями. Прежние патриархальные нравы, когда московские студенты более всего занимались пьянством, буйством, задиранием прохожих, отходят в область преданий. Начинается образование среди московских студентов тесно сплоченных кружков, желающих выяснить себе вопросы нравственные, философские, политические».
Именно такой, тесно сплоченный кружок, состоящий исключительно из единомышленников, жаждущих достать истину хоть со дна морского, вскоре создает Станкевич.
Глава седьмая
ГЛАВА КРУЖКА
Дом профессора Павлова на Большой Дмитровке, где, как сказано, обосновался Станкевич на время своей учебы в университете, стал основным пристанищем встреч членов его кружка.
Благо условия «ученого заведения профессора Павлова» это позволяли делать. Помимо основного корпуса и флигеля вдоль улицы, владение включало еще восемь строений, которые рассекали его на три почти изолированных двора. Этот большой дом и духом был пропитан особенным. Прежде владение принадлежало генералу Н. Н. Муравьеву. Здесь у Муравьева неоднократно останавливался поэт К. Н. Батюшков. Тут же помещалось основанное Муравьевым училище для колонновожатых (офицеров Генерального штаба. — Н. К.). В 1813–1831 годах в доме находился Английский клуб, который регулярно посещали Грибоедов, Пушкин, другие известные люди той поры.
Так что место, где собирал обычно по субботним и воскресным дням Станкевич своих другое, самым благоприятным образом располагало к литературным и философским беседам. Кружок сложился как-то незаметно. В обычных дружеских разговорах выяснилась общность интересов, нашлись вопросы, которые одинаково всех волновали.
