А далее Поляков заключает, что Белинский вообще «пришел в кружок Станкевича не только учеником, но скорее и точнее учителем. Станкевич был выше всех членов кружка. Ни Красов, ни Клюшников, ни тем более Почека или Неверов не могли быть учителями Белинского. Да и духовный склад их весьма отличался от гордого характера казеннокоштного студента. Со Станкевичем же у него сразу установились особые отношения, при этом влияние Белинского для Станкевича было чрезвычайно благотворно. Белинский помогал ему преодолевать влияние булгаринской школы, обывательского романтизма и романтизма Шевырева и его круга».
Такого рода утверждений о «влиянии» Белинского на Станкевича в книге Полякова много. Немало их и в работах других авторов, которые в разные годы создавали подобные бездоказательные мифы. Иные «исследователи» договаривались до того, что якобы кружок Станкевича занимался бытовыми, а не общественными проблемами. Поэтому Белинский не принимал «участия в домашних делах и дрязгах» кружка, поскольку «ссоры, романы и драмы баричей-дворян» не могли занимать его глубокого ума, погруженного в серьезные вопросы. Культивировалось и мнение о том, что Белинского — будущего революционера-демократа окружали в стане Станкевича либералы и охранители самодержавия. Сам же глава кружка являлся защитником «класса феодалов-крепостников». И ведь еще недавно верили всем этим ложным легендам, считая, что только благодаря изгнанному из университета студенту Станкевич и вошел в передовую когорту «Молодой России».
Однако верится все-таки совсем иным людям. В первую очередь тем, кто хорошо знал Станкевича и Белинского, кто учился или жил с ними в одно время, встречался с их друзьями и товарищами. Приведенные свидетельства Лажечникова, Панаева, Добролюбова являются лишь частью доказательств, в неоспоримости которых трудно сомневаться. Как трудно сомневаться в оценках других современников. Скажем, в оценке того же Герцена. Известно, что он хорошо знал обоих и сидел с ними на той же студенческой скамье.
Вот что говорит Герцен: «…Взгляд Станкевича на художество, на поэзию и ее отношение к жизни вырос в статьях Белинского в ту новую мощную критику, в то новое воззрение на мир, на жизнь, которое поразило все мыслящее в России и заставило с ужасом отпрянуть от Белинского всех педантов и доктринеров. Белинского Станкевичу приходилось заарканивать; увлекающийся за все пределы талант его, страстный, беспощадный, злой от нетерпимости, оскорблял эстетически уравновешенную натуру Станкевича».
Тургенев, друг Станкевича и Белинского, надо полагать, тоже объективен в своих «Воспоминаниях о Белинском»: «Белинский был идеалист в лучшем смысле слова. В нем жили предания того московского кружка, который существовал в начале тридцатых годов и следы которого так заметны еще доныне. Этот кружок, находившийся под сильным влиянием германской философской мысли (замечательна постоянная связь между этой мыслью и Москвою), заслуживает особого историка. Вот откуда Белинский вынес те убеждения, которые не покидали его до самой смерти, тот идеал, которому он служил. Во имя этого идеала провозглашал Белинский художественное значение Пушкина и указывал на недостаток в нем гражданских начал; во имя этого идеала приветствовал он и лермонтовский протест, и гоголевскую сатиру; во имя этого же идеала сокрушал он старые авторитеты, наши так называемые славы, на которые он не имел ни возможности, ни охоты взглянуть с исторической точки зрения…»
В связи с этим небезынтересен взгляд Н. П. Барсукова и В. В. Майкова, авторов фундаментальной работы «Жизнь и труды Н. П. Погодина. Книга 4» (Погодин — профессор Московского университета, преподаватель Белинского и Станкевича. — Н. К.). Передавая отношение Погодина к деятельности московских кружков 1830-х годов, они отмечают: «В среде студентов тогдашнего Московского университета образовалась целая плеяда даровитых юношей… Главным образом замечательны были два кружка, которые составились тогда среди студентов и представляли два разных направления, бродивших в умах… Главою первого кружка был Герцен… Кружок этот увлекался общественными теориями под влиянием преданий двадцатых годов, политической литературы и событий в Западной Европе; знакомство с Сен-Симоном окончательно установило социальное направление его стремлений. Главою второго кружка сделался Николай Владимирович Станкевич. Люди, составлявшие этот кружок, воспитывались по философии, выслушанной у Павлова и Надеждина, и, увлеченные заманчивою перспективой решений глубочайших вопросов человеческой мысли, они отдались исканию этих решений, пренебрегая всем остальным как ничтожным в сравнении с этими всеобъемлющими вопросами… Но истинною главою этих двух студенческих кружков по своему нравственному достоинству и замечательному дарованию был Николай Владимирович Станкевич. Чем был Андрей Тургенев, друг Жуковского, Батюшкова, князя Вяземского, для поколения, предшествовавшего 1812 году; чем был Веневитинов для поколения, принадлежавшего 1825 году, таким стал Станкевич для молодых людей между 1835 и 1840 годами. Кружку Станкевича был много обязан своим развитием прославившийся впоследствии Белинский…»
Не обойтись в нашем повествовании и без лица заинтересованного, а именно Анненкова, первого биографа Станкевича. Написанная им в 1857 году история жизни Станкевича является не только первым опытом создания документальной биографии этой личности, но также и первым актом эстетической стилизации идейного облика идеалиста 30-х годов. Анненкова уже тогда упрекали за то, что он, нарисовав «идеального рыцаря» философского романтизма и прекрасный облик «Небесного Николая», якобы укреплял и распространял мысль о школярской зависимости Белинского от Станкевича и его кружка.
А между тем Анненков, собирая материалы о Станкевиче, опирался на его переписку и свидетельства современников: друзей, товарищей, родных, университетской профессуры, в том числе и на Белинского. К слову, Анненков являлся близким другом Белинского последних лет его жизни. Поэтому Анненков имел все основания говорить о том, что «мысль» и «чувство» Станкевича господствуют среди молодежи его времени, его философское развитие опережает всех друзей, которых он засаживает за философию. «Причина полного неотразимого влияния» заключалась «в возвышенной его природе, в способности нисколько не думать о себе, невольно увлекать всех за собой в область идеала». «Светлый образ Станкевича» являлся «представителем всего направления». Белинский уступал ему и по благородству характера, и по кругу знаний, и, наконец, по склонности к философии. «В круге Станкевича идеи германских мыслителей были в постоянном обращении: друзья его сходились для обсуждения их и взаимного обмена соображений, порожденных неутомимым чтением; из этого первоначального родника своей литературно-критической деятельности Белинский выносил строго обдуманные статьи. Белинский может назваться по преимуществу обобщителем идей», он всего лишь «досказывал» Станкевича.
Ему, Анненкову, принадлежит и эти слова: «…Замечательная личность из кружка Станкевича, хорошо знакомая современникам нашим: мы говорим о В. Г. Белинском. Она посвятила себя на борьбу со всем, что ей казалось обманом, лицемерием, косностью и неоправданным самодовольством в литературе и обществе. Наделенная пылким, огненным характером, она издержала на эту борьбу всю себя до плоти и крови своей и умерла, оставив после столько же преданной любви, сколько и ожесточенной ненависти. Но врожденное отвращение от всякой лжи, претензии и призрака, столь необходимое для литературной борьбы, известный критик наш воспитал и укрепил в сообществе человека, который отвергал их примером собственного существа и не щадил как в себе, так и в самых близких людях».
