Это самое мнение с удивительной близостью, даже к способу изложения, подробно и энергически развил Белинский в статьях своих от Руси до Петра, в «Отеч. Записках» 1841 г., т. е. через три года после письма Станкевича.
Мы не перебирали всех статей Белинского и всех мнений, в которых он сходился со своим другом. Мы называли только те статьи, которые мы могли припомнить и которые относятся к частным явлениям литературы. Но сходство частных суждений, по нашему мнению, еще ярче рисует связь, существующую между людьми, нежели согласие в общих истинах. Поэтому мы полагаем, что и представленных фактов довольно уже для того, чтобы отнять у всякого право сказать: между Белинским и Станкевичем не было взаимной зависимости друг от друга! Чтобы говорить это, надобно не знать деятельности Белинского до 1840 г., т. е. до смерти Станкевича».
Как видим, и Добролюбов беспристрастно оценил роль Станкевича в судьбе Белинского. А что же сам Белинский, что он думал о человеке, который поддерживал огонь на философском алтаре и давал ему возможность ни в чем не отстать от широкого умственного течения?
К чести нашего замечательного критика, он никогда не отрицал огромной роли Станкевича в своем развитии и до конца жизни хранил в своем сердце имя этого человека.
По меткому выражению Белинского, «на умственном руководительстве гипнотизированных им друзей стояла нежная, светлая и гуманная личность Станкевича с ее одинаково чуткой к мышлению и к творчеству, поэзии, искусству, натурой, одаренной способностью не подчинять, не властвовать, а вдохновлять, воспитывать, развивать, — не создавая лично, жить в мыслях и созданиях людей, им просветленных».
Вообще отношения между «Небесным Николаем» и «Неистовым Виссарионом» носили не только интеллектуальный, но и задушевный характер. Пожалуй, в то время не было для Белинского ближе друга, чем Станкевич. Белинский, всегда тянувшийся к личностям «гармоническим», обрел в Станкевиче нравственный тип, составляющий контраст и дополнение к его мятежно-бунтарской натуре.
Об искренности их отношений можно судить по той обширной переписке, которую они вели начиная с первых дней знакомства. Сохранившиеся многостраничные эпистолярные листки позволяют нам еще больше узнать о их большой дружбе и эпохе, в которой они жили и творили.
«Сиверион Григорьевич, ангел ты мой! — пишет ему Станкевич в одном из своих писем. — Ты на меня серчаешь за то, что я не писал к тебе: как быть? Одолели болести… Ты, верно, не получил письма моего из Пятигорска — иначе, наверное бы, отвечал. Каковы твои дела? Я перебираю «Телескоп» и ищу твоей беседы… вот, вот он — кулак, все сокрушающий! На этот раз он гвоздит пресловутого Кони… «Вот тебе раз, вот тебе два, вот тебе три». Славно — но в № 10 нет имени Виссариона!»
«Душенька Белинский! — обращается он в другом письме. — Как мне хочется с тобою увидеться и наговориться! Что каналья, что бестия! Ага, каналья! Тешься подлец, а мне…
Пора, пора, в рога трубят —
Псари в охотничьих уборах…»
Такими же дружескими чувствами пронизаны и письма Белинского Станкевичу. «Друг мой, Николенька!» — этими словами обычно начинал он свои послания. И дальше: «Наконец-то я собрался писать к тебе… Ах, Николай, Николай, когда я увижу тебя, мне это представляется чем-то невозможным, фантастическим. Не сердись на меня, что редко и мало пишу к тебе».
Белинскому тоже не терпелось вдоволь наговориться со своим другом. И хотя он писал редко, но зато много. Некоторые из его изданных писем Станкевичу написаны в один, а то и два авторских листа (примерно 80 тысяч знаков. — Н. К.). Впрочем, у Станкевича письма не меньше.
По сути, письма Станкевича и Белинского — это литературные произведения, в которых переплелись жанры статьи, рецензии, очерка, рассказа… Сегодня они дают нам возможность узнать то, что происходило в русской общественной и литературной жизни. Одновременно эти письма являются важным источником, имеющим огромное значение для изучения личности и творчества их авторов, эпохи, в которой они жили, людей, которые их окружали и входили с ними в прямое общение.
Но диалог через письма, хотя они и проникнуты лиризмом, философствованиями, непринужденностью стиля, острыми, подчас нескромными шутками, — это все-таки не живое общение. К тому же оно обусловлено определенными обстоятельствами, когда люди по тем или иным причинам вынуждены находиться далеко друг от друга.
Станкевич и Белинский, бывало, не виделись месяцами. А в 1837 году, с отъездом Станкевича за границу, расстались навсегда. И тем не менее много времени, а это не один год, друзья находились рядом. Они вместе ходили в театр, заглядывали в гости к Аксаковым, Боткиным, Беерам, М. С. Щепкину, Мельгунову… Там вели нескончаемые разговоры вокруг новой западной литературы и ее представителей — Гёте, Шиллера, Бальзака, Сю. Из русских авторов наибольший интерес вызывали Пушкин, Гоголь, Баратынский, Кукольник, Полевой.
Друзья часто посещали известный литературный салон Екатерины Левашовой, где бывали Пушкин, Чаадаев… Регулярны были также прогулки по Москве, в ходе которых они продолжали вести свои задушевные беседы на различные темы. Послушаем рассказ Станкевича об одной такой прогулке во время Пасхи:
«До 12-ти мы с Красовым не ложились… В половине 12-го мы вышли во двор и ходили с трубками, погода была тихая, прекрасная, небо ясно и усыпано звездами… Вдруг ударили колокола и вся Москва забалабонила. К нам пришел Белинский и увлек нас в Кремль. Мы подходили к Иверской и услышали пушки: Василий Блаженный вдруг озарится их молнией, и удар рассыпается по Кремлю. Пока дошли мы до места, стрелять уже перестали, но мы издали слышали музыку и пальбу — возвратились к заутрене к Козьме и Дамиану. Потом я целый день славил Христа…»
Случались их совместные поездки и за пределы Белокаменной. Часто, к примеру, бывали в Тверской губернии, где в Прямухине, неподалеку от Торжка, проживало большое семейство Бакуниных. Оно принадлежало к числу редких в те времена семейств, где жизнь не была похожа на обычные нравы помещичьего быта и где, напротив, были знакомы и ценимы умственные и эстетические интересы. Прибытие гостей неизменно оживляло жизнь в усадьбе. Завязывались споры, длящиеся часто до утра; дом превращался то в философский клуб, в котором царили Гердер, Шеллинг, Кант и Гегель, то в музыкальную гостиную, где главенствовали Моцарт, Шуберт, Бетховен…
В этой семье, включая пятерых братьев Михаила Бакунина, было еще четыре сестры — Варвара, Любовь, Татьяна и Александра. Образованные, прекрасно воспитанные, милые и неглупые молодые девушки придавали прямухинскому дому аромат изящества и интеллектуальности. За одной из сестер — Любовью ухаживал Станкевич, а Белинский был увлечен самой младшей — Александрой.
В амурных делах Станкевич был опытнее друга. Белинский в обществе прекрасных дам лишался дара речи и становился сам не свой, считая себя некрасивым и недостойным внимания барышень. Он мучился и паниковал. Но именно Станкевич помогал ему преодолевать робость перед женским полом.
