Так считал не только Станкевич. Остроумный Гоголь писал:
«Московские журналы говорят о Канте, Шеллинге и проч, и проч.; в петербургских журналах говорят только о публике и благонамеренности…»
А вот еще одно свидетельство современника о чиновничьем Петербурге: «Я вижу столько глупых плутов, достигших высокого положения, что у меня является желание или сделаться негодяем, или застрелиться». Эти слова произнес в 1831 году будущий известный русский историк, а впоследствии друг Станкевича Тимофей Николаевич Грановский.
Не в восторге от Северной столицы был и однокурсник Станкевича Лермонтов, который, бросив в Москве университет, решил продолжить свое образование в Школе гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров. Первые впечатления от Северной столицы у Лермонтова были крайне тягостными:
Там жизнь грозна, пуста и молчалива,
Как плоский берег Финского залива.
Подобная тональность будет присутствовать и в последующих стихах Лермонтова, хотя позже он назовет Петербург «совершенно европейским городом и владыкой хорошего тона». Куда более резко высказался в своих стихах Пушкин: «Город пышный, город бедный, дух неволи, стройный вид, свод небес зелено-бледный… Скука, холод и гранит». Ему принадлежат и эти слова:
Пора! В Москву, в Москву сейчас!
Здесь город чопорный, унылый,
Здесь речи — лед, сердца — гранит;
Здесь нет ни ветрености милой,
Ни муз, ни Пресни, ни харит.
И тем не менее Станкевич любил Петербург. Разумеется, не за его высокомерие, чопорность и холодность.
Для Станкевича поездка к своему наперстнику Неверову в Петербург была в какой-то степени и знаковой для его последующей жизни. Нельзя забывать: Станкевич решил посвятить себя педагогической деятельности, а с кем, как не с чиновником Министерства народного просвещения, каковым являлся Неверов, нужно было сверить свои мысли, планы.
Иными словами, их встреча не была просто встречей давно соскучившихся друг по другу людей. Станкевичу она помогла окончательно увериться в правильности своего выбора, о чем он позже не преминул написать Неверову: «Я много обязан тебе и Петербургу… Ты — славный дядька!»
Недолгое пребывание Станкевича в Петербурге позволило ему расширить круг своих новых знакомств. Благодаря Неверову он знакомится с замечательным русским художником Алексеем Гавриловичем Венециановым. Ему уже было за пятьдесят, и он являлся известным живописцем, автором картин «Утро помещицы», «На жатве», «Спящий пастушок», «На пашне». В его гостеприимном доме собиралось самое образованное общество художников и литераторов, все находили удовольствие проводить у него вечера. Гоголь, Жуковский, Гнедич, Крылов, Козлов, Пушкин — вот далеко не полный список его гостей.
Однако в тот период художник переживал не лучшие времена. Смерть жены, трудности в делах его школы живописи глубоко удручали Венецианова. Не было сил и работать — сказывалось сверхмерное напряжение предыдущих лет. И вот знакомство со Станкевичем. Для художника, как он потом говорил, эта встреча была отрадой его сердцу и словно бы реализацией во плоти его идеального представления о человеке. Все в Станкевиче было Венецианову близко до боли, все мило. В его пристрастии к высоким идеалам не было ничего выспреннего или напускного, высокий духовный строй пронизывал все его существо.
В свою очередь, глубокий ум и широкая доброта Венецианова сразу покорили Станкевича. Он нашел в этом умудренном годами человеке своего единомышленника и одновременно учителя, который сразу повел молодого философа в академию, в Эрмитаж. В июле 1834 года Станкевич в одном из писем сообщает Красову, что под «руководительством» Венецианова он «поучается над очерками эрмитажных картин, которые обозрел их лётом, а теперь начинает рассматривать в подробности».
Интерес к искусству, который сумел пробудить в душе Станкевича Венецианов, окажется столь серьезен, что два года спустя он напишет из Удеревки Неверову: «Я думаю сблизиться более с искусством… Спроси у доброго Венецианова. Мне хотелось бы познакомиться ближе с живописью, узнать теоретически различные школы живописцев и их отличия, господствующие вкусы эпох, чтобы не соблазняться и уметь отдать кесареву кесарево, а божье — узнает душа, если она не совсем заросла земной корою. Кроме того, хотел бы я узнать биографии художников. Каждое произведение составляет два произведения: одно безотносительное, которое ценится чувством с первого взгляда, и другое — составляющее целое с жизнью художника, отдельное явление в драме его жизни. И много произведений, имеющих небольшую цену безотносительно, получают высокий смысл, рассматриваемые в отношении к их творцу».
Этот маленький факт много дает нам для понимания и личности Венецианова, и отношения к нему Станкевича. Не у кого-либо из академической профессуры или модных столичных живописцев хочет Станкевич постигать тайны понимания искусства, а именно у Венецианова. В этом не только свидетельство признания его творчества, но и знак того, что художник владел еще и даром увлекательно и серьезно говорить о сути искусства.
Уроки Венецианова впоследствии пригодятся Станкевичу. Находясь за границей, он подробно знакомился с европейскими памятниками архитектуры и зодчества, посещал картинные галереи, где видел подлинники произведений великих мастеров, в том числе Рафаэля, Тициана, Микеланджело, Рубенса… Результатом этих посещений стали многочисленные заметки Станкевича об искусстве, художниках. Эти записки и сегодня представляют непреходящую ценность. Кроме того, перу Станкевича принадлежит рассказ «Три художника», написать который его сподвигло увлечение живописью.
Трудно утверждать, испытал ли Венецианов, будучи старше Станкевича на тридцать лет, на себе его влияние. Гораздо важнее другое: каждый шел своим путем, но по прошествии времени оказалось, что не только направление пути было у обоих общее, айв мыслях, в понимании некоторых творческих задач, нравственных проблем у художника и философа оказалось немало родственного.
Станкевич был твердо уверен, что человек не может иначе удовлетвориться, как «полным согласием с самим собою, и что искать этого удовлетворения и согласия всякий не только может, но и должен». Путь к этому один — самопознание, самоусовершенствование. Как раз этим путем старался всю жизнь следовать Венецианов.
Уже в поздние годы Венецианов, подводя некоторые итоги деятельности и утверждаясь в правильности давних своих мыслей, напишет: «Кто привыкнет жить с самим собою, тот вместе приучится жить со всеми, то есть снисходить всем, а через это избавится иметь нужду городскую льстить, следовательно, избавится от рабства». Так мыслил и Станкевич.
В августе Станкевич, полный впечатлений, приезжает в родную Удеревку. С детских лет не было для него ближе этих мест — красивых и привольных. Не было теплее этих названий — Тихая Сосна, Удеревка, Ближнее Чесношное, Русская Матренка, Верхний Олыпан, Зара, Калинов Яр…
Вся прелесть последнего летнего месяца предстала перед ним. Еще куковали кукушки, ворковали горлинки, пели коноплянки и зарянки. Спелый неповторимый запах яблок и груш висел над садами. В домовом Покровском храме и окрестных церквях чуть ли не через день заливались колокола по случаю праздников. А их в августе, как звезд на небе, много. Ильин день, Медовый Спас, Яблочный Спас, Ореховый Спас…
