Встречи Станкевича и его друзей с Бегтиной чаще всего проходили в доме Фроловых. Умнейшая женщина Европы, Беттина была знакома со всеми мыслящими людьми Германии и России. В числе ее знакомых были, кроме Гёте, Виланд, Гервег, Шеллинг, Якоби, А. Гумбольдт, братья Гримм; композиторы Бетховен, Мендельсон-Бартольди… Из русских она лично знала Жуковского, В. Одоевского, И. Тургенева, Сатина, Огарева, Бакунина, Неверова, Грановского и др.
Беседы с Бегтиной были весьма полезны для Станкевича и его друзей, поскольку в ходе таких разговоров обсуждалось множество разнообразных вопросов. Эти берлинские «собрания» и по сей день представляют нерасторжимое русско-немецкое «литературное бытие», интересное и для исследователей как русской, так и немецкой литературы 30—40-х годов XIX века. Примечательно, что впоследствии образ Бетгины нашел свое отражение в некоторых произведениях русской литературы, например у Тургенева в романе «Рудин» или в рассказе «Татьяна Борисовна и ее племянник».
В берлинский период Станкевич вновь вернулся к стихотворчеству — занятию, к которому не обращался, пожалуй, с университетской скамьи. Причем обратился к жанрам несвойственным его предыдущему творчеству. Он пишет юмористические стихи и веселые пародии. Преимущественно они касаются его друзей и постоянных собеседников в Берлине. Вот строки из его шутливого стихотворения «Опять в Берлине»:
Опять больным, опять невеждой
Я возвращаюся в Берлин;
Опять в душе моей с надеждой
Ведет войну мой старый сплин!
Я стану жить умно, учено,
Я сяду в прежнюю ладью;
Опять увижу Ашерсона,
Опять увижу попадью, —
И Озерова-камергера,
И старца, прусского царя,
Барона Фриша, Рибопьера,
Вар…….. пономаря.
Найду друзей, быть может, новых,
У старых душу отведу,
Напьюся чаю у Фроловых
И ровно в десять спать пойду.
Несколько веселых стихов Станкевич посвятил Грановскому. И вряд ли тот мог обидеться на ироничное послание своего близкого друга:
Профессор будущий! преследуем судьбою,
Скажи, что предпринять намерен ты с собою?
Принял ли рвотное? Что чувствовал потом?
Что с грудью деется? Как можешь животом?
Чем занимаешься? Идет ли в ум ученье?
И долго ли еще пробудешь в заточенье?
Доволен ли судьбой? Глаголешь ли хулу?
Или блаженствуешь, простершись на полу?
Не забыл Станкевич и о себе сказать, написав строки в таком же ироничном стиле:
Я кое-что сказать намерен о себе.
Сегодня лучше мне; уж нету боли в шее,
Живот не тяготит и голова свежее.
Штанов не надевал, в подштанниках хожу
(Одежду эту я удобной нахожу);
Пью чай по-прежнему и все держу диету,
Потею, кашляю немного — денег нету!
. . . . . . . . . .
Прощай! В политике я вижу пустословье —
Пиши о чувствах мне и о твоем здоровье.
Как уже рассказывалось в предыдущих главах, Станкевич был неравнодушен к женскому полу. Отец Бакунина даже назвал его «разрушителем дамских сердец». А поэт Василий Красов, зная слабость своего университетского друга к представительницам прекрасного пола, наставлял его вести за границей правильный образ жизни и подальше держаться от итальянок. «Береги всего больше здоровье, — писал Красов, — боже тебя сохрани связываться с итальянками: они, говорят, почти все в венерической — пфуй им!»
Видимо, следуя этому совету, наш герой так и не закрутил роман с итальянкой. Но едва это не произошло с датчанкой, о которой он тут же сообщил Грановскому: «В Бонне я познакомился с одним датским ботаником, которого племянница со светлорусой, почти белой, головкой — есть лучший цветок в его гербариуме; как бы старик не стал сушить его в какой-нибудь толстой книге! Признаюсь, хотелось бы приобрести себе такой экземплярец».
На любовные подвиги его тянуло и в Праге, о чем он тоже не преминул написать в очередном письме: «…Не лишним считаю заметить, что нигде не встречал я столько прекрасных женских лиц, как здесь».
Однако роман случился в Берлине, где Станкевич познакомился с весьма недурной собой немкой. Звали девушку Берта Заутр. Она жила с дядей, добрым стариком, выдававшим себя за барона. Берта не лишена была остроумия и жаждала, как и многие немки, удовольствия. Как вспоминал Тургенев, эта девица с утра до вечера гостила у Станкевича. Но, заметим, были еще и ночи, проведенные ими вместе…
«Помню я одну ее остроту, переданную Станкевичем: у нее была сестра, которой пришлось раз ночевать у Станкевича, — писал Тургенев. — Берта объявила, что она не хочет, чтобы на эту ночь была «allgemein Pressfreiheit» («всеобщая свобода печати»), хотя она и либералка».
Станкевич встретился с Бертой в тот период, когда фактически произошел его разрыв с невестой. И хотя какие-то угольки еще тлели в погасшем костре их чувств, они уже не способны были разгореться и восстановить отношения двух некогда близких людей. Поэтому Станкевич, оказавшись свободным, позволил себе увлечься новой женщиной. Выражаясь словами Анненкова, наш герой, «утомленный поверкой своих чувств и отыскиванием истины в собственных ощущениях, решил предаться простой, безотчетной жизни, насколько было ему возможно это. Но «такого рода язычество» — употребляя его же выражение — совсем не лежало в основе его характера».
Хорошо ли было Станкевичу с Бертой? Ответ на этот вопрос уже дал Тургенев, сказав, что они с утра до вечера были вместе. В письмах Станкевича также не раз встречаем имя девушки. Вот лишь некоторые из упоминаний: «Теперь… опять ужасно радуюсь Берте»; «Сегодня моя божественная обещалась посетить меня на 2 минуты. Удержусь, поверьте. Вчера она чувствовала, как говорит сама, moralishen Katzenjammer, по случаю тихой пятницы. Но я утешил ее, приняв торжественно грех на себя».
Думает Станкевич о ней и в стихах:
В Берлин! В Берлин! Мне нету мочи!
О друг! В Берлине — шумны дни!
О друг! В Берлине — сладки ночи!
Там Берта, доктор Ашерсон
И доктор Вольф и женский слон…
И все же Станкевич смотрел на свои отношения с Бертой не совсем просто и легко. Он прекрасно знал им настоящую цену и говорил о них с нескрываемой досадой: «Зачем же ожидать было большего! Ведь не любил же я!»
А по прошествии времени к нему вообще пришло разочарование. Берта Заутр оказалась чуть ли не мошенницей и к тому же дамой известного поведения. Деликатный Станкевич в одном из писем Тургеневу, не выдержав, бросил такую фразу: «Будет об этой дряни. Поверьте, тошно думать…» В свою очередь Тургенев тоже дал Берте свою оценку, окрестив ее «прескверным созданием» и «дрянью».
Наивный Станкевич вряд ли мог предположить, что после его смерти эта берлинская «барышня» будет пытаться получить от его друзей, а также от родных и близких компенсацию за якобы понесенные убытки. Берта придумала легенду о том, что будто Станкевич уговорил ее остаться в Берлине, когда она хотела возвратиться в Мекленбург и примириться с родными; что через это она разорвала с ними все связи и даже лишилась не только участка в наследстве дяди, но и всего наследства. За это она и хотела получить вознаграждение. Кроме того, Берта требовала вернуть ей долг 112 талеров, которые она одолжила одному из московских профессоров, приехавшему на учебу в Германию. На самом деле это были деньги Станкевича.
