Поэтому Станкевич, воспользовавшись действительно своей тяжелой болезнью, в августе 1837 года, как уже сказано в главе «Вдали от России», уезжает в Германию. Отъезд его был очень скорым, из-за этого он даже не повидался и не простился с невестой. А может быть, Станкевич так хотел, поскольку при личном свидании он не мог бы скрыть тех мучительных переживаний, происходивших в его сердце.
Приехав в Европу, Станкевич продолжал вести переписку с Бакуниной. Он писал ей достаточно большие по объему письма из всех мест, где ему приходилось бывать. Из Кракова, Берлина, Лейпцига, Эмса… В них он подробно рассказывал о своем пребывании за границей — учебе, лечении, посещении театров, картинных галерей, храмов. Правда, писем этих было мало, изменилась и их тональность.
Конечно, Станкевич переживал перемены в их отношениях. Он не мог не спросить себя, в чем же заключается источник страданий, которые мучили его и которые причинил другим, прежде всего Любиньке.
В одном из писем Неверову Станкевич делает следующее признание: «Я надеялся сделаться счастливым, счастливым безгранично, и думал получить это счастье внешним образом. Любовь — ведь это род религии, которая должна наполнить каждое мгновение, каждую точку жизни».
Белинский вообще не понимал Станкевича, его глубоко возмущало отношение последнего к Любиньке. «Как — быть виною несчастья целой жизни совершеннейшего и прекраснейшего божьего создания, — писал Белинский Бакунину. — Посулить ему рай на земле, осуществить его святейшие мечты о жизни и потом сказать: я обманулся в своем чувстве, прощайте. Этого мало: не сметь даже и этого сказать, но играть роль лжеца, обманщика, уверять в… боже мой!..»
Тогдашнее состояние Станкевича хорошо передает один из исследователей, М. О. Гершензон, в книге «Россия молодая». По его словам, юноша давно жаждал любви, ожидал найти в ней полноту жизни, разрешение всех сомнений, силу на подвиг добра: и вот он полюбил — и оказалось, что тревога ума не улеглась, душа не вознеслась на высоту, жизнь не наполнилась. Кто же виновен? Любимая девушка? Нет, она вполне достойна любви. — Виновен он сам: его дух еще не созрел для такой любви. Он хотел быть счастлив и думал получить это счастье внешним образом; и в этом его ошибка, ибо, чтобы полюбить, надо сначала стать человеком. «Потребность любви должна быть вызвана не бедностью души, которая, чувствуя свою нищету и будучи недовольна собой, ищет кругом себя помощи; нет, любовь должна выходить из богатства нашего духа, исполненного силы и деятельности и отыскивающего в самой любви только новую, высшую, полнейшую жизнь».
Не менее точно описывает переживания Станкевича и другой исследователь, А. А. Корнилов. В своей книге «Молодые годы Михаила Бакунина. Из истории русского романтизма», изданной в 1915 году, он пишет: «Жениться, сомневаясь в истинности своего чувства, он не мог. Это не допускали и его искреннее и горячее сердце и положение того философского нравственного кодекса, который был принят в его кружке. А между тем он ясно должен был видеть и понимать, что отказ его должен был действительно разбить сердце Любиньки и, может быть, погубить это нежное и кроткое существо…»
Знала ли Любинька о переживаниях своего жениха? Скорее всего, нет. Станкевич не посвящал ее в эту тайну. Брат Михаил тоже молчал. Но женское сердце не обманешь. У Любиньки были подозрения, о которых она боялась даже думать, не то что говорить вслух при сестрах, родителях и особенно при отце.
«У нас давно нет никаких известий от Станкевича, — сообщала она семье Бееров. — Боже, не болен ли он опять? Что ждет меня в будущем? Я вижу, что родители мои в большой тревоге, хоть они и стараются скрыть это от меня».
К сожалению, невеста Станкевича тоже была больна. И больна, как и он, безнадежно. К прогрессирующей у нее чахотке прибавилось еще и нервное расстройство, главной причиной которого послужили ее сердечные страдания. Любинька все еще продолжала верить в свое счастье.
Редкие письма, приходившие от Станкевича, поддерживали Любиньку. «Тотчас получила письмо ваше, — писала она 2 декабря 1837 года, — так весело, так светло сделалось на душе. Оно придало мне сил, здоровья — это лучшее лекарство».
Но это «лекарство» приходило все реже и реже. «Когда-то я получу от вас письмо? — писала она незадолго до смерти. — Бог знает, что я передумала в эти два месяца вашего молчания».
Между тем дни Любиньки были сочтены. Опухшая, с желтоватым лицом, девушка уже не вставала с постели. Ее одолевали страшные боли, но она мучительно их терпела. Часто из круглой комнаты, где она лежала, можно было слышать ее тонкое пение:
Не жилица я
На белом свету,
Полетела б я до тебе,
Да крылец не маю,
Чахну, сохну — все горую,
Всяк час умираю.
Пытаясь хоть как-то помочь Любиньке в последние дни жизни, друг Станкевича — Белинский поехал на перекладных в Венёв Тульской губернии и привез оттуда врача Петра Клюшникова, брата Ивана Клюшникова, члена кружка Станкевича. Петр считался тогда одним из лучших специалистов по туберкулезу. Однако усилия доктора, доставленного Белинским, не увенчались успехом.
Любинька умерла 6 августа 1838 года, ровно через год после отъезда Станкевича за границу. Она ушла из жизни, продолжая считать себя его невестой. Ее похоронили в семейной усыпальнице. Как писал современник, старый отец плакал так много, что ослабел, зрение почти покинуло его. За две недели до ее смерти Станкевич писал Грановскому: «…Нет, брак не по любви есть лицемерство. Пожертвование прекрасно, но оно должно быть истинно. Сколько святости, прекрасного, душевного развития имеет Любинька Бакунина. Я вправе спрашивать себя: почему ты ее не любишь? Но есть ли следствие твоей испорченности? Трудно отвечать на такой вопрос; но от этого не больше любви в моем сердце, и я остаюсь при прежнем решении, закрывая глаза перед следствиями».
Искренни ли эти слова? Вне всякого сомнения. Как искренни они были и потом, когда Бакуниной не стало. «Я не снимаю вины с себя», — написал Станкевич, узнав о смерти невесты. Как рассказывал один из его друзей, он тихо плакал. В его руках были цветы, присланные Любинькой. Ему казалось, что она была рядом с ним, его «тихий, кроткий ангел мира».
Закрылись прекрасные очи,
Поблекли ланиты ее,
И сумраком вечные ночи
Покрылось младое чело.
Ты счастья земного не знала,
Одним ожиданьем жила,
Любила — любя ты страдала,
Страдая — в могилу сошла.
Стихи эти написал поэт Иван Клюшников, назвав их «На смерть девушки». Они были посвящены невесте Станкевича.
Глава двадцатая
ДОРОГИ ИТАЛИИ И ПУТЬ В РОССИЮ
К лету 1839 года здоровье Станкевича, несмотря на старания зарубежных врачей, стало еще хуже. Оно сгорало подобно свече. По настоянию докторов Станкевич оставляет Берлин и через Зальцбрунн (ныне польский город Щавно-Здруй. — Н. К.), Прагу, Нюрнберг, Штутгарт, Берн, Женеву и Карлсруэ приезжает в Италию.
