Непомерная гордыня властвовала над княжескими и боярскими родами с незапамятных времен, отвлекая от дел, обременяя, развращая, искушая. Чванство, заносчивость, тщеславие проявлялись в самых уродливых формах. На дворцовых церемониях, во время пиршеств, дипломатических приемов, церковных богослужений дородные бородачи в расшитых золотом кафтанах, надетых один поверх другого, толкались, рукоприкладствовали, сквернословили, отстаивая место попочетнее, доказывая превосходство в родовитости.
Для разрешения постоянно вспыхивавших распрей о первенстве и старшинстве в Московском государстве сложилось местничество — набор правил назначения на военные, статские и придворные должности, на место, занимаемое за княжьим столом. Сложилась строгая система определения старшинства родов и первенства внутри рода, «военно-аристократический распорядок московского общества»
[1]. При Государевом дворе каждый род занимал соответствующее положение, внутри рода каждый имел свое место. Все споры о «бесчестии», «порухе» и «потерке» решал суверен, но и он не был свободен при вынесении приговоров и назначениях на должности. Местничество мешало, наносило непоправимый вред державе. С XVI века на периоды войн объявлялось «безместие», суверен мог ставить воеводами и крупными чиновниками по способностям.
12 января 1682 года «Соборным деянием» Земского собора местничество было отменено навсегда. По повелению царя Федора Алексеевича почти все разрядные книги с записями местнических дел были сожжены, а составление новых прекращено. В том же году при Разрядном приказе возникла Родословных дел палата, занимавшаяся составлением родословных книг, куда вносились списки членов одной фамилии или нескольких по порядку нисхождения колен
[2]. Источниками для составления родословных книг служили официальный «Родословец» и частные родословные росписи. Конечным результатом деятельности Палаты стала «Бархатная книга», получившая свое название за обтянутый малиновым бархатом переплет. В день уничтожения местничества царь повелел «объявить на Земском соборе служилым людям, представителям княжеских, боярских и других именитых родов, что «впредь им и будущим их родов на память указал он, Великий Государь, быти в Разряде Родословной Книге родам их и тое Родословную Книгу пополнить, и которых имян в той Книге и в родех не написано — и тех имяна в Родословную Книгу написать вновь к сродником их, и для того взять у них росписи за руками». В другую книгу должны были быть занесены княжеские и иные честные роды, «которые при предках его, Государевых, были в честях: в боярах и в окольничих, и в думных дворянах, или которые старых же честных родов в таких вышеписанных честях и не являлись, а в царство прадеда его, Великого Государя, Государя Царя и Великого князя Иоанна Васильевича всея России Самодержца и при его, государеве, державе были в послах, и в посланниках, и в полках и в городех в воеводах, и в знатных посылках, у него, Великого Государя, в близости, а в Родословную Книгу родов их не написано — и те роды с явным свидетельством написать в особую книгу»
[3].
В «Бархатной книге» оказались самые именитые дворянские фамилии из Рюриковичей, Гедиминовичей и наиболее к ним близких, отыскалось место и для Пушкиных
[4].
Результаты деятельности Родословных дел палаты легли в основу возникшей позже специальной исторической дисциплины генеалогии, занимающейся происхождением родов, фамилий и отдельных лиц, родственными связями
[5]. Без обращения к генеалогии ничье жизнеописание составить невозможно. В конце XIX и главным образом в начале XX века ее развитию и изучению придавалось особое значение, многие пожелали знать свое происхождение.
Александр Сергеевич Пушкин ревностно изучал родословную семьи, с жадным любопытством отыскивал мельчайшие подробности жизни отдаленных родичей, бережно коллекционировал их. Со стороны отца и бабки по материнской линии все обстояло более чем благополучно: по отцу предки прослеживаются с XIII века, по матери — с IX века, Рюриковичи. Пятеро пращуров поэта поставили подписи под актом избрания на престол Михаила Романова
[6]. А вот прадед со стороны матери поэта Надежды Осиповны, в девичестве Ганнибал, был негром таинственного происхождения. Сказалось ли это на характере правнука? Да. Первый его биограф П. В. Анненков писал:
«Не надо быть рьяным поклонником учения о неотразимости действий физиологических и нравственных свойств родоначальников семей на все их потомство, чтобы верить в возможность фамильной передачи некоторых крупных психических особенностей со стороны отца и матери своей ближайшей отрасли. Некоторое изучение характера и натуры А. С. Пушкина неизбежно приводит к заключению, что в основе их лежат унаследованные черты и отличия двух родов — Ганнибаловых и Пушкиных, только значительно переработанные и облагороженные их знаменитым потомком. Любопытно поэтому присмотреться ближе к двум элементам, которые, так сказать, вошли в состав нравственного существования А. С. Пушкина и частью определил его»
[7].
Пушкин всем существом ощущал присутствие в себе черт негритянского прадеда, от него он унаследовал внешность, характер; черный предок волновал, не давал покоя. Александр Сергеевич понимал, что его африканское происхождение обсуждается у него за спиной и стороннее любопытство не всегда доброжелательно. Это раздражало поэта с юных лет, принуждало болезненно реагировать на любое упоминание о Ганнибале. Дети нередко проявляют необузданную жестокость, нетерпимость, неистовую злость. Что мог случайно (или не случайно) услышать юный лицеист?.. Из всего русского дворянства только в нем и его родне текла африканская кровь. Кем ощущал он себя? Чужаком, человеком меченым, обладателем изъяна, физического недостатка, которого приходилось необъяснимо, стыдиться? Чувствовал ли он потребность доказывать другим, что он такой же, не хуже их? Это может объяснять его реакцию — заносчивость, нарочитую развязность, эпатаж, подозрительность, вспышки ярости даже в зрелом возрасте, стремление слыть дворянином самых голубых кровей.
Однокашник Пушкина С. Д. Комовский, отвечая в 1851 году на вопросы П. В. Анненкова, вспоминал: «И что сами товарищи его, по страсти Пушкина к французскому языку (что, впрочем, было тогда в духе времени), называли его в насмешку французом, а по физиономии и некоторым привычкам обезьяною и даже смесью обезьяны с тигром». Другой лицеист, М. Л. Яковлев, прокомментировал это воспоминание: «Как кого звали в школе в насмешку, должно только оставаться в одном школьном воспоминании старых товарищей; для читающей же публики и странно и непонятно будет читать в биографии Пушкина, что его звали обезьяной, смесью обезьяны с тигром»
[8]. Ю. М. Лотман посвятил исследование прозвищам Пушкина
[9].
