Меншиков знал о существовании кружка, о происходивших в нем бурных обсуждениях его деяний. Обнаружилось, что учитель будущего монарха — представитель враждебной Меншикову группы вот-вот встанет рядом с троном и сможет нашептывать юному суверену без помех все что угодно, и светлейший решил убрать Ганнибала из столицы первым. За ним последовала княгиня А. П. Волконская, но на жительство в Москву. 8 мая к ней неожиданно явился кабинет-секретарь А. В. Макаров и потребовал передать ему все бумаги, находившиеся у нее. Вслед за Макаровым прибыл секретарь Меншикова А. Яковлев и объявил распоряжение генерал-губернатора покинуть Петербург немедленно
[344].
23 мая из столицы в Москву выслали И. А. Черкасова «за разные скверные дела», вскоре он оказался в Астрахани, затем в Казани. Ему очень повезло, Меншиков должен был с ним расправиться куда суровее — неприятностей из-за Черкасова у светлейшего было предостаточно. Иван Антонович не желал терпеть оскорбительных унижений Меншикова, а Петр I в их скандалах принимал сторону своего секретаря и сурово наказывал Алексашку. 29 ноября 1741 года Елизавета Петровна вернула Черкасова ко двору и назначила «для отправления комнатных письменных дел». Императрица выделяла Ивана Антоновича из числа других чиновников — скромный, исполнительный, честный, «суров и упрямец, но любил порядок и справедливость», его роль при дворе была весьма заметной, ему поручалось готовить и писать важнейшие указы, в 1747 году императрица назначила его членом Коллегии иностранных дел, вскоре он сделался правой рукой канцлера графа А. П. Бестужева-Рюмина. В 1742 году Черкасов получил титул барона, в 1745 — чин тайного советника, а в 1757 — действительного тайного советника (второй чин в Табели о рангах) и орден Александра Невского. По желанию Елизаветы Петровны он входил в число десяти самых влиятельных сановников империи. Ох, как туго пришлось бы Абраму Арапу без сердечного друга юности Ивана Антоновича.
Кроме Меншикова у бывшего «припорожника» был еще один могущественный враг — Верховный тайный совет. Этот высший законодательный орган Екатерина I учредила именным указом от 8 февраля 1726 года, его главой формально являлась императрица, но ведущую роль играл Меншиков. По указу от 4 августа 1726 года акты, подписанные членами Верховного тайного совета (верховниками), приобретали силу закона. После смерти Екатерины Алексеевны Верховный тайный совет взял на себя функции регента малолетнего Петра II. Совету подчинялись Сенат, Синод, основные коллегии и Главная полицеймейстерская канцелярия. После смерти Петра II верховники отказались признать право строптивой незаконнорожденной дочери Петра Великого Елизаветы Петровны на престол, предпочтя ей более покладистую, как им казалось, Анну Иоанновну, но с некоторыми ограничениями самодержавной власти, изложенными в «Кондициях» (лат. — условия). Анна Иоанновна согласилась на условия верховников, затем прилюдно надорвала «Кондиции» и манифестом от 4 марта 1730 года упразднила Верховный тайный совет
[345], не дождавшись коронации, состоявшейся 28 апреля 1730 года
[346]. Так быстро после избрания на престол коронация в России не устраивалась никогда, более того, вскоре она распорядилась издать первый в России коронационный сборник
[347].
Новая императрица опасалась действий сторонников ограничения императорской власти, вот и спешила упрочить свое положение.
Наверное, существовало несколько причин преследования верховниками Абрама Арапа, одна из них — его африканское происхождение: не желали Рюриковичи видеть подле себя чужака. Позже обнаружилось, что против него интриговал ловкий Рагузинский.
Из Казани 27 июня и Тобольска 25 октября и 15 ноября 1727 года Абрам Петрович, не зная о ссылке Волконской, отправил ей письма с просьбой о заступничестве
[348]. В состоянии растущего беспокойства и непонимания с ним происходящего, 27 июня он просит Волконскую, чтобы о нем не забыли его друзья по кружку: «…чтоб прислали поскорее деньги, чтоб мне не умереть с голоду в Сибири, понеже при себе имею очень малое число денег; такожде вас прошу, чтоб я не был оставлен в вашей особливой милости наипаче в письмах; прости, моя государыня, чаю, что в последнее к вам пишу, может быть, больше не увидимся; к тому же может быть, зашлют меня в пустые городы, так что в 20 лет собака не проедет; еще прости и вспомни мое бедное житие и изгнание, которыя я претерпевал»
[349]. Но заступиться никто не мог, а кто мог — не пожелал. 27 июня 1727 года, имея предписание ехать в Тобольск, он в отчаянии обратился к Меншикову:
«Светлейший князь, премилостивый государь!
Прошу слезно высококняжескую светлость, дабы показать надо мною, сирым и беспомощным, свою отеческую премилосердие, которую ваша княжеская светлость всегда обыкла являть от своей природы бедным людям и сиротам. Всему свету известно о великодушии вашего высококняжеской светлости, как изволил всегда окордовать пардоны сущим своим неприятелем, а я, последняя креатура, чем дерзнул против вашего высочества и подвиг гнев ваш на себя ни в моем уме и во сне мне не грезывался, чтоб мысли, что противно ему было кроме того, что всегда прославлял ваше великодушие, колико я, бедной и беспомощной сирота, достоен всякого вашего милосердия.
Извесно самому его высококняжеской светлости, что я всегда имел надежду на него и многократно обнимал стопы вашего высочества и слезно прашивал на словах в неоставлении в своем высоком милосердие, на что мне милостиво соизволили окордовать не оставить. И по таком милосердном обещании всегда пребывал и пребываю доднесь в той надежде, и молю у вашего высочества кровавыми слезами сироцкими, дабы явить надо мною свою Божескую милосердие, понеже вашему высочеству самому извесно, какой я инженер, и моего имени в таком достоинстве не бывала, понеже указ, которой я всенижайше вручил от его императорского величества высокодостохвальной памяти в 1724 году к вашему высококняжеской светлости, токмо чтоб меня определить порутчиком в Бомбардирскую роту и вручить мне капральства кондукторов, понеже, как я был оставлен по указу его императорского величества во Франции, приказал мне словесно, дабы я присматривал обхождение при войсках французских и при том обучался малые самые части инженерства, без чего офицеру обойтитца невозможно, а не так, как инженеру совершенному надлежит знать с фундаменту, которые по 10 и много лет тому обучаются. А я токмо был 5 лет и того всегда в походах при войсках французских. По вышепомянутому указу явствует, что я, нижайший, был капитаном.
