Следом прошли активы по всем районам города. Критиковались многие. Оказалось, что обвинения в «подхалимаже» или ярлык «вельможа» можно приклеить ко многим руководителям.
В Советском районе одним из первых почувствовал это на себе старый большевик, председатель ВОКС Александр Яковлевич Аросев. Благодаря его дневниковым записям на ход кампании по перевыборам партийных органов можно взглянуть с точки зрения одного из критикуемых высокопоставленных чиновников. 19 марта он с негодованием записал в своем дневнике: «Какой-то интриган на активе московской парторганизации назвал меня “партийным барином”. Назвавший меня так несомненно был партийный “баран”. Если бы он знал, какую черную надсадную работу выполняет этот “барин”!»
[429]Надо заметить, такое мнение об Аросеве не было новым. Еще в начале 1929 г. Е. Ярославский писал Г.К. Орджоникидзе: «По вопросу о моем выступлении по поводу т. Аросева. Поступило в ЦКК заявление работника разведупра т. Коневского о некоммунистическом образе жизни и поступках т. Аросева. Я запросил у Аросева объяснения. Либо надо дальше вести следствие, либо удовлетвориться объяснениями т. Аросева. Мы обсудили это дело вместе с т. Шкирятовым. Уже после возвращения из Ковно в Москву Аросев взял отпуск и покатил в Берлин лечить зубы (вставить зубы). Я и Шкирятов знаем Аросева с 1917 г. очень близко. На нас его поведение произвело такое впечатление, что он стал барином, что ему вреден, как партийцу, дальнейший отрыв от СССР, что ему надо стать ближе к рабочей среде»
[430].
На предъявленные обвинения требовалось ответить. Уже 20 марта 1937 г. Аросев фиксирует в дневнике: «Утром из ЦК телефонировал Ангаров: у Вас в ВОКСе непорядки, разгоняете коммунистов и т. д. (сплетни и клевета Белянец) и почему вы не идете на районный актив ответить на выступление против Вас (меня). Ответил, что пойду завтра»
[431].
После звонков Ангарова и Хрущева с вопросами, почему Аросев не выступает с ответом на районном активе, тот поехал туда. 21 марта в дневнике появилась запись: «И вот я на активе. Возьму завтра стенограмму моей речи. На работе все смотрят на меня враждебно. Насмешливо перешептываются. Моего выступления ждали, как аттракциона. […] Избави бог сказать, что Белянец неправа, публика на ее стороне. А между тем ведь факт, что Белянец все от корки до корки наврала. Меня вызвали к трибуне, и я прямо начал с изложения того, что представляет собою наша организация (ВОКС) и о недочетах в работе самой Белянец и ее характеристики. Кричали враждебно. Щелкали зубами. Хулигански ставили вопросы. Распоясались. Будто бы рады бить старого большевика. Я отвечал на каждую реплику. Ничуть не каялся. (Разве только в том признал себя виновным, что в ВОКСе были обнаружены троцкисты.) Закончил тем, что считаю долгом говорить правду, нравится она или не нравится. Ни одного хлопка. Присутствовали Стасова и заместитель] Ягоды Прокофьев. Сошел с трибуны под гробовое молчание. Сразу стало холодно, будто я в классово чуждом обществе. […] Все эти молодые люди между собой молчаливые, на трибуне велеречивые (у них есть представление о трафарете, как надо произносить речь, как “молиться”). Они такие угрюмые, так утомлены ненужной хитростью, так копошатся в маленьких-маленьких делах, что за них вчуже делается страшно. Они не знают, как делалась революция, мы их уже не совсем понимаем. Один участник спрашивал меня, почему все каются и никто не анализирует хотя бы условий, которые вызвали ошибку в работе»
[432].
Доставалось на районных активах и руководителям предприятий. «Человек технически неграмотный, не может чертежа прочитать, вельможа, живет прошлыми заслугами, окружает себя подхалимами и приспособленцами. У него не руководство, а сплошной мат» – так характеризовала директора столичного завода № 34 одна из выступающих. «Директор старается оставить тех, которые ему не возражают, т. е. подхалимничают», – заявлял секретарь парткома другого завода. Среди обвинений директора крупнейшего завода Москвы «Серп и молот» П.Ф. Степанова особо тяжким выглядело одно – детальное копирование вождей партии: «Известно, что т. Степанов любит давать лозунги, забыв о том, что лозунги дает партия и т. Сталин. В заводской “Мартеновке” до 1936 г. можно было видеть: “борьба за лозунг т. Степанова”, “Лозунг, данный Петром Федоровичем, будет выполнен”. Вот какие лозунги давали. Я думаю, что эти факты свидетельствуют о потере большевистской скромности. Вот вам другой факт. В этом же фойе в этом же зале была нарисована картина, политически ошибочная, неверная, где был нарисован т. Степанов, т. Рубанов – секретарь парткома, т. е. изображены как вожди, а мимо них проходила [партийная] организация “Серпа и молота”. Ясно, что ни один руководитель не допустил [бы] такой позорнейший для себя картины. Однако когда стали проверять, кто рисовал и кто создал такую картину, то коммунисты стали говорить, что т. Рубанов три раза хотел замазать ее и только благодаря Петру Федоровичу эта картина уцелела»
[433].
Руководство райкомов также не осталось в стороне от критики. Еще 6 марта в «Правде» появилась статья «Партийное хозяйство в загоне» о хранении партийных материалов на заводе «Компрессор». Публикация завершалась выпадом в сторону районной парторганизации: «Все эти безобразия творятся в одной из крупнейших организаций Первомайского района, делами которой частенько занимается райком. Впрочем, аппарат райкома не заботится о порядке и в своих делах. Запросы парткома и руководящие решения бюро райкома не имеют штампа, даты, адреса, печати, а иногда и подписи. Можно лишь недоумевать, действительно ли эти неопрятные бумажки посланы из райкома?»
[434]
Уже на активе в Первомайском районе секретарь райкома С.М. Трифонов подвергся более жесткой критике. Представитель завода «Серп и молот», описав недостатки, имевшиеся в работе, закончил свое выступление обвинением секретарей Первомайского райкома: «т. Губенко, секретарь райкома партии, который был и сейчас тесно связан с нашим заводом, прекрасно знал о том, что делается на “Серпе”. Я думаю, не мог не знать и секретарь райкома партии т. Трифонов, поэтому я считаю, что те ошибки, которые допущены сейчас у нас – это неудовлетворительное состояние партийной работы и печати – все это ложится в полной мере на райком партии и его секретарей Трифонова и Губенко»
[435]. А секретарь парткома завода № 192 высказался более определенно: «Мы имеем вопиющие случаи зажима самокритики в районе, нарушения внутрипартийной демократии, вопиющие безобразия с точки зрения нашей внутрипартийной работы. Т. Трифонов самокритично в докладе не выступил, не сказал нам, что мы имеем в районной партийной организации. Это говорит за то, что т. Трифонов не знает, как работает низовая партийная организация. Т. Трифонов и бюро РК партии плохо связаны с низовыми партийными организациями. Так руководить нельзя»
[436].
