В случае, если секретарь райкома недостаточно решительно разоблачал подозрительных членов партии, недовольный мог «сигнализировать» в любую удобную ему организацию или ведомство. Внимательно рассматривались даже анонимные письма. Например, после актива в Железнодорожном райкоме, анонимное сообщение поступило в редакцию газеты «Правда» на имя ее редактора Л.З. Мехлиса. Безвестный работник наркомата путей сообщения информировал, что секретарь райкома Г.М. Стацевич не дал «с документами в руках» разоблачить секретаря парткома НКПС К.С. Погребинского. Последний обвинялся автором в том, что умолчал о своей принадлежности к правой оппозиции, за что в свое время был исключен из состава бюро Сокольнического района. Стацевич на активе не поддержал выдвинутых обвинений и в заключительном слове не стал их развивать. Причины такого неблагонадежного поведения аноним видел в тесных дружеских отношениях партийных секретарей. «Товарищ Мехлис, что же это такое? – вопрошал автор. – Ведь это же творится в Москве. Почти все коммунисты НКПС шепотом говорят об этом, волнуются. Громко сказать об этом боятся, так как у Погребинского полно холуев, и особенно учитывая позицию райкома». Излагая все это, автор на протяжении всего письма обращался к редактору «Правды» Мехлису с настоятельными просьбами: «не допустите замазывания и скрытия», «вмешайтесь в это дело, не дайте замазать», «не дайте замазать, а то очень тяжело это», «помогите». И Мехлис отреагировал. Копии письма 29 марта 1937 г. были отосланы на рассмотрение в НКПС Л.М. Кагановичу, в НКВД Н.И. Ежову и в ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову
[437]. Стоит добавить, что Константин Самойлович Погребинский был арестован 15 декабря 1937 г. и, возможно, этот «сигнал» также сыграл роль в формировании компромата на партийного деятеля.
Тема травли и зажима критики присутствовала у многих выступающих на активах. Представительница завода № 34 им. Постышева на партактиве Октябрьского района жаловалась на травлю в парткоме и отсутствие карьерного роста: «Я дочь коммуниста-рабочего кузнеца, сибирского партизана. Когда я шла учиться, я думала, что перед[о] мною откроются перспективы, а эти люди закрывают передо мною эти перспективы». Секретарь парткома завода № 192 на партактиве Первомайского района обвинил руководство райкома в запугивании: «Был т. Забродский. Я не хочу ставить его объектом самокритики, он здесь сидит, так он так говорит: я тебе покажу, мы на заседании встретимся, посмотрим – что тебе будет (Смех)»
[438].
Не менее остро проходили активы в военно-учебных заведениях столицы. Например, на активе в Военно-воздушной академии РККА (Ленинградский район Москвы) один из участников коснулся темы «зажима самокритики». По его мнению, это происходило по принципу “критикуй, невзирая на лица, но посматривай на петлицы”, однако в скрытой, незаметной форме: «Тов. Ермолаев, комиссар нашего фак[ульте]та на выступление любого члена партии, невзирая на лица, не рекомендует смотреть на петлицы, но по каждому правдивому партийному, хорошему, самокритичному выступлению, он обязательно, с присущим ему смаком, энергичностью, с присущей ему ловкостью растеребит и в кишки, и в прыжки, и в навертышки… (Смех). Он не оставит сухого места от того партийца, который скажет, что есть какие-нибудь недочеты, что дело идет плохо. Он позволит себе выражения и “губошлеп”, и “водолей”, и “парадокс нашелся”, и “учитель нашелся” и т. д. (В зале смех). После этого член парторганизации нашего фак[ульте]та открыто везде и всюду, и в коридоре, и на лестнице говорит: “не буду выступать и говорить, известным местом дуба не перешибешь”»
[439].
Не отставали по накалу страстей и активы в творческих организациях. Собрание актива в Комитете по делам искусств продолжалось 5 дней – с 25 по 29 марта. Примерно перед 500 собравшимися выступил глава Комитета П.М. Керженцев
[440]. Критиковали тех деятелей культуры, которые либо подвергались в прошлом серьезной партийной проработке, либо вплоть до последнего времени были тесно связаны с уже арестованными партийными, хозяйственными руководителями. Свои впечатления от доклада сразу же записал в дневнике драматург А.К. Гладков, работавший в театре В.Э. Мейерхольда: «На активе работников искусства, посвященном итогам февральско-мартовского пленума, Керженцев “признает свои ошибки”. Оказывается, главная его ошибка в том, что он мало критиковал себя за то, что когда-то восхвалял Мейерхольда. Неожиданно напал на неприкосновенную обычно Наталью Сац. Говорили, что она была близка с бывшим замнаркомвнудел, а ныне замнаркомсвязи Прокофьевым. Наверно, Керженцев учуял его возможное (а, скорее всего, и неизбежное) падение вместе с его шефом. Ю. Славинский назван “врагом народа”, “дружком Томского”. Потеряны все приличия. Он “враг”, потому что он “друг”. Но всего удивительней, что мало кто замечает эти нелепости и это уже никого не удивляет»
[441].
Не обошелся Керженцев и без ставшей уже традиционной критики деятельности Фурера. «Происки и подвох троцкиста Фурера» Керженцев увидел в организации Московского театра народного творчества. Однако пример был выбран неудачно. Уже на следующий день докладчик признал свою ошибку и пояснил, что театр был организован по инициативе МК ВКП(б)
[442].
В прениях по докладу выступили свыше 50 человек. Среди них были и те, кого критиковали в докладе. Выступление В.Э. Мейерхольда привлекло внимание многих. Гладков так описал его в своем дневнике: «Сегодня В.Э. выступал на “активе”. Он заявил, что согласен с тем, что в прошлом году, во время дискуссии о формализме, занимал “нечеткую позицию”. Потом зачем-то стал бичевать конструктивизм в театре и сказал, что он несовместим с реализмом. И так далее – все довольно неудачно, т. е. неубедительно. Самое худшее: мне все время казалось, что всем заметно, что он не искренен. Он не трус, нет, но ему хочется заработать себе право на спокойную работу. Во время его речи Боярский все время что-то записывал. Какое противное у него лицо! Да и Керженцев тоже хорош! Куда делись умные русские интеллигентные лица? Народу на “активе” было порядочно и, когда В.Э. начал говорить, в зал вошли все курильщики и кулуарные болтуны. Его выступление, видимо, всех разочаровало – и друзей, и врагов. Для одних он чересчур “кается”, для других – маневрирует. Я после постарался поскорее ускользнуть, чтобы не говорить ему сгоряча о своем мнении. Лукавить не хочется, а бранить его будут и без меня». Критическую оценку выступлению Мейерхольда дал и отдел культурно-просветительской работы ЦК ВКП(б): «Обращает на себя внимание выступление Мейерхольда как поверхностное, подхалимское, неглубокое выступление»
[443].
